трубки и слушали звуки, долетавшие до нас. Мистер Маллинер стал им вторить.
— О-о-о-ох! Я был бедный и бледный священник, — пел он в нос, как поет любитель, исполняющий что-то старинное.
— Заметьте, — сказал он, обретая обычный тембр, — мода меняется даже в Церкви. Теперь едва ли найдешь бледного священника.
— Да, — согласился я. — Молодые помощники викария мясисты и спортивны. Бледных я что-то не видал.
— Вероятно, вы не знакомы с моим племянником?
— Как это ни прискорбно.
— Слова этой арии подошли бы к нему. Вот, послушайте.
В те времена, о которых я говорю (сказал мистер Маллинер), мой племянник Августин был молод и бледен. Еще с детства он отличался исключительной хлипкостью, и в богословском колледже его обижали низкие души. Как бы то ни было, приехав в Нижний Брискет, чтобы помогать викарию, он поразил всех кротостью и робостью. Тихий, волосы льняные, глазки голубенькие, повадка праведной трески. Словом, именно этот тип священника имел в виду Гилберт, когда писал либретто.
Свойства викария не помогали преодолеть природную робость. Преподобный Стенли Брендон был массивен и сердит, а его малиновое лицо и сверкающий взор испугали бы и более смелого помощника. Студентом он славился как боксер в тяжелом весе, и племянник говаривал, что он привносит в приходскую жизнь самый дух ринга. Однако именно его дочери отдал Августин свое сердце. Поистине, Купидон сильнее малодушия.
Прелестная Джейн нежно любила Августина, но встречались они тайно, не решаясь открыться викарию. Племянник, честный, как все Маллинеры, нестерпимо страдал. Однажды, гуляя в саду, у лавровых кустов, он возмутился духом.
— Дорогая, — сказал он, — я больше не вынесу. Сейчас же иду к нему и прошу твоей руки.
Джейн побледнела, прекрасно зная, что получит он пинок ногой.
— Нет! — вскричала она. — Не надо!
— Дорогая, — сообщил мой племянник, — обман греховен.
— Хорошо, иди, только не сегодня!
— Почему?
— Папа очень сердится. Епископ ругает его в письме за лишние вышивки на ризах. Сегодня папа сказал, что Слон не имеет права говорить с ним в таком тоне. Они вместе учились.
— А завтра, — взволновался Августин, — епископ приедет сюда, на конфирмацию!
— Вот именно. Я очень боюсь, что они повздорят. Какая жалость, что у папы — этот епископ! Папа все время вспоминает, как дал ему в глаз, потому что тот налил ему чернил за шиворот. Значит, сегодня не пойдешь?
— Не пойду, — заверил Августин,
— И подержишь ноги в горчице? Трава такая мокрая…
— Подержу, подержу.
— Ты такой хрупкий.
— Да…
— Надо бы попринимать тонизирующее средство.
— Может, и надо бы… Спокойной ночи, дорогая.
Джейн скользнула в дом, Августин пошел в свою комнату, которую снимал на Главной улице, и, войдя, сразу увидел посылку. Рядом лежало письмо. Он рассеянно его открыл.
«Дорогой Августин!»
Он посмотрел на подпись. Писала тетя Анджела, жена моего брата Уилфрида. Если вы помните историю о том, как они поженились, вам известно, что Уилфрид — знаменитый химик, который, среди прочего, создал крем «Жгучий цыган» и лосьон «Горный снег».
«Дорогой Августин! (писала Анджела Маллинер). Последнее время я много о тебе думаю, никак не могу забыть, какой ты был слабенький, когда мы виделись. Вероятно, тебе не хватает витаминов. Прошу тебя, следи за здоровьем!
Мне все казалось, что тебе надо попринимать тонизирующее средство. По счастливой случайности, Уилфрид как раз изобрел одно, называется «Эй, смелей!», умножает кровяные шарики. Это — пробный флакон, я взяла его из лаборатории. Принимай его, дорогой, именно он тебе и нужен.
Любящая тетя Анджела.
P.S. Столовую ложку на ночь и с утра».
Августин не был суеверен, но совпадение его потрясло. Только Джейн заговорила о средстве — и вот оно, пожалуйста. Поневоле усмотришь тут смысл. Он встряхнул бутылку, откупорил, налил полную ложку — и выпил, закрыв глаза.
К счастью, снадобье было приятным на вкус, хотя и резковатым, словно херес, в котором вымачивали старую подошву. Августин почитал богословский трактат и лег в постель.
Как только нога его скользнула между простыней и одеялом, он обнаружил, что миссис Уордл, его хозяйка, забыла положить грелку.
— Ну что же это такое! — сказал он в глубокой обиде, ибо сотни раз говорил, что ноги у него мерзнут. Выскочив из постели, он кинулся на лестницу, взывая:
— Миссис Уордл! Ответа не было.
— Миссис Уордл! — завопил он так, что затряслись окна. Послышалось шарканье, сварливый голос спросил:
— Ну, что там еще? Августин трубно фыркнул.
— Что?! — взревел он. — А вот что! Сколько раз говорить? Опять забыли грелку!
Миссис Уордл удивилась.
— Я не привыкла… — начала она.
— Мол-чать! — заорал Августин. — Меньше слов, больше грелок! Живей, живей, а то съеду! Комнат много, вы не одна. Эй, живо!
— Сейчас, мистер Маллинер. Сейчас, сейчас, сейчас. Я мигом.
— Поживей! Ну, ну, ну! Проворнее!
— Сию минуточку, мистер Маллинер…
Через час, перед самым сном, Августин подумал: не был ли он грубоват со своей хозяйкой? Не допустил ли он… как бы тут сказать… неучтивости? Да, печально решил он, что-то такое было. Он зажег свечу, взял дневник и написал:
«Кроткие наследуют землю. Достаточно ли я кроток? Сегодня, укоряя хозяйку, которая не дала мне грелку, я был несколько резок. Искушение — сильное, но все же я виноват, ибо дал волю страстям. На будущее: сдерживать такие порывы».
Но, когда он проснулся, чувства были иные.
