– Если так пойдет и дальше… не знаю. – Он провел рукой по лицу. – При старом режиме люди страдали от голода. Ленде, куда девается еда? Земля плодоносит без устали.
– Дантон считает, что излишним регулированием мы заморозили торговлю. Он говорит, и это похоже на правду, что крестьяне боятся привозить продукты в города, чтобы не нарушить закон и не лишиться головы по обвинению в спекуляции. Мы реквизируем, что можем, но они прячут продукты – лучше пусть сгниют. Люди Дантона говорят, если мы снимем ограничения, снабжение восстановится.
– А что думаете вы?
– Агитаторы в секциях за сохранение контроля. Говорят людям, что иного пути нет. Ситуация безвыходная.
– И…
– Я жду вашего совета.
– А что говорит Эбер?
– Простите, дайте мне газету. – Ленде стряхнул крошки на пол. – Здесь.
«Мясников, которые держат санкюлотов за собак, заставляя глодать голые кости, следует гильотинировать как врагов простого народа».
Робеспьер поджал губы:
– Весьма конструктивно.
– К несчастью, масса людей с восемьдесят девятого года так ничему и не научилась. Поэтому слова Эбера встречают одобрение.
– А что, люди бунтуют?
– Бывает. Они не требуют свободы. Их не волнуют права. На Рождество Камиль и его идея освобождения подозрительных встречали большую поддержку. Теперь люди думают только о еде.
– И Эбер не замедлит этим воспользоваться, – сказал Робеспьер.
– На военных фабриках неспокойно. Мы не можем допустить забастовок. Армия и без того плохо обеспечена.
Робеспьер поднял голову:
– Агитаторов на улицах, фабриках, где угодно, нужно забирать. Я понимаю, у людей накопились обиды, но так продолжаться не может. Люди должны жертвовать своими интересами ради интересов страны, ради будущего.
– Сен-Жюст и Вадье в Полицейском комитете твердой рукой удерживают положение. К несчастью, – Ленде помедлил, – если не принять решения на самом высоком политическом уровне, мы бессильны против смутьянов.
– Эбер.
– Он развяжет мятеж, если у него получится. И правительство падет. Почитайте газету. Настроения среди кордельеров…
– Не надо, – сказал Робеспьер. – Я этого наслушался. Напыщенная речь, чтобы возбудить вашу храбрость, затем совещания в задних комнатах. Только Эбер уравновешивает влияние Дантона. Пока я, беспомощный, лежу здесь, все разваливается. Разве люди не верны Комитету, который спас их от иностранного вторжения и кормил, как мог?
– Не хотел я вам этого показывать. – Ленде вытащил из кармана листок и развернул. Это было официальное уведомление о рабочих часах и плате в государственных мастерских. Углы с обеих сторон надорваны – объявление явно сорвали со стены.
Робеспьер взял листок. Уведомление подписали шесть членов Комитета общественного спасения. Внизу виднелись грубо нацарапанные красные каракули:
ЛЮДОЕДЫ. ВОРЫ. УБИЙЦЫ.
Робеспьер уронил листок на кровать.
– Вот я думаю, оскорбляли так Капета? – Он откинул голову на подушки. – Мой долг разыскать тех, кто обманул и предал этих бедных людей, вложив им в голову гнусные мысли. Клянусь, отныне я не выпущу революцию из своих рук.
После ухода Ленде он долго сидел, подперев спину подушками и глядя, как вечерний свет движется по потолку. Наступили сумерки. Элеонора, крадучись, внесла свечу, подложила полено в камин, подняла с пола бумаги. Затем собрала книги, поставила их на полку, наполнила кувшин и задернула шторы. Она встала над ним и с нежностью коснулась его щеки. Он улыбнулся.
– Тебе лучше?
– Гораздо лучше.
Неожиданно она села в ногах кровати, словно силы оставили ее. Плечи поникли, и Элеонора закрыла лицо руками.
– Мы решили, что ты умираешь. Ты выглядел как мертвый, когда я нашла тебя на полу. Что, если бы ты умер? Никто из нас не пережил бы твоей смерти.
– Но я не умер, – возразил он весело и решительно. – И теперь я еще яснее вижу, что следует делать. Завтра я пойду в Конвент.
Сегодня было двадцать первое вантоза, или одиннадцатое марта по старому стилю. Прошло тридцать дней, как он устранился от общественной жизни. Ему казалось, что все эти годы он провел в раковине, куда проникало совсем мало света и долетали лишь редкие звуки. Болезнь словно распахнула створки, и Господня длань извлекла его наружу, чистого и незапятнанного.
Двенадцатое марта.
– Конвент продлил комитету мандат еще на месяц, – сказал Робер Ленде. – Никто не возражал. – Его тон был сух и формален, словно газетная передовица.
– М-м-м, – промычал Дантон.
– А откуда было взяться возражениям? – Камиль подскочил и забегал по комнате. – Откуда? Члены Конвента встают и садятся под аплодисменты галереи. Куда, полагаю, комитет нагнал своих сторонников.
Ленде вздохнул:
– Вы правы. И ничего нельзя изменить. – Его глаза следовали за Камилем. – Вы бы обрадовались смерти Эбера? Полагаю, обрадовались бы.
– Это дело решенное? – спросил Дантон.
– Клуб кордельеров призывает к мятежу. Как и Эбер в своей газете. За последние пять лет ни одно правительство не устояло перед мятежниками.
– Но тогда там не было Робеспьера, – заметил Камиль.
– Вы правы. Он задушит мятеж в зародыше или подавит войсками.
– Робеспьер – человек действия, – рассмеялся Дантон.
– И вы были таким когда-то, – сказал Ленде.
Дантон выбросил руку вперед:
– Я теперь оппозиция.
– Робеспьер запугал Колло. Если бы Колло выказал хоть малейшее сочувствие тактике Эбера, его немедленно арестовали бы.
– А как он поступит со мной?
– Сен-Жюст каждый день бывает у Робеспьера. Вы должны понять, Робеспьер его уважает, а Сен-Жюст действует осторожно. Со временем их суждения неминуемо разойдутся, но не стоит на это рассчитывать. Сен-Жюст говорит, что, если уйдет Эбер, должен уйти и Дантон. Он все время твердит о балансе фракций.
– Они не осмелятся. Я не фракция, Ленде, я самое ядро революции.
– Послушайте, Дантон, Сен-Жюст считает вас изменником. Он всерьез ищет доказательства ваших связей с врагами. Сколько раз я должен вам это повторять? Какой бы нелепостью это ни выглядело, он в это верит. И преподносит комитету под соответствующим соусом. А Колло и Бийо-Варенн его поддерживают.
– Но Робеспьер, – быстро сказал Камиль, – его мнение важнее.
– Мне показалось, Дантон, в вашу последнюю встречу вы поссорились. Робеспьер производит впечатление человека, который не может решиться. Не знаю, что послужит последней каплей. Он не выступает против вас, но и не защищает вас, как прежде. Он был очень спокоен на сегодняшнем заседании. Все думают, он еще не оправился от болезни, но это что-то другое. Он наблюдал. Если Эбер падет, вам придется уйти.
