сказать ничего другого, кроме как:
— Если в эту ночь я ЭТОГО(!!!) не сделаю — то буду проклинать себя всю оставшуюся жизнь.
Она понимающе улыбнулась этой двусмысленности и с готовностью подставила мне локоток — взяв за который, я повёл женщину-вамп на выход.
* * *
Дом под номером 3, по адресу «Водопьяный переулок» — куда мы с Лилей Брик добрались на извозчике, был трёхэтажный и в свете фонарей выглядел очень красивым. Судя по вывескам, на первом этаже — булочная и студия проката музыкальных инструментов, другие два этажа — жилые.
Поднимаемся на третий этаж, она звонит в квартиру под номером четыре — где ещё сохранилась медная табличка «Присяжный поверенный Гринберг Н. Н.». Довольно долго не открывали и, потому быть может, Лиля стала мне рассказывать:
— По новым законам старым жильцам пришлось «уплотниться», но Николаю Николаевичу удалось договориться и, вместо пролетариев — к нему вселили нашу «троицу» с домработницей…
— Это вам и ему просто неслыханно повезло.
— Ах, свержение монархии в марте родило такую эйфорию — Вы наверное помните… Вся интеллигенция ходила счастливая, будто надышавшаяся эфиром и слушала музыку революции. Кто ж, знал?
Только вздохнул — припомнив кое-что «своё», аналогичное:
— Это точно! Знать бы — где найдёшь, а где потеряешь… Соломки бы подстелил!
Слава Богу, дверь наконец открылась и, наш несколько политизированный разговор закончился вопросом к заспанной служанке средних лет:
— Аннушка, Осип Максимович спит?
— Спит, Лилия Юрьевна, — та, оценивающе глядя на меня, понимающе качает головой, — как обычно спит…
— Проходите, Серафим.
Скидываю в прихожей новенькие галоши и как был в туфлях прохожу в большую комнату — видимо бывшую столовую. Служанка, закрыв за нами дверь, быстро шмыганула в небольшую коморку напротив — видно в «людскую», напоследок — с любопытством и вместе с тем с лёгким пренебрежением, стрельнув на меня глазками…
Типа, видали мы и не таких!
Начинаю чувствовать себя выловленным в подворотне безродным кобелём — какого за каким-то хреном, привели на случку с породистой сучкой…
Часть столовой отгорожена ширмой с надписью большими буквами:
«На кровать никому садиться не разрешается».
Ага, стало быть — там её «траходром».
Посреди громадной бывшей столовой стоит большой стол с самоваром и посудой, бутылка вина, в вазе конфеты. В правом углу рояль, в левом стоит письменный стол, над ним на стене фотографии — слегка напоминающие мне рогатые оленьи головы над камином в каком-нибудь средневековым замке… «Охотничьи трофеи» стало быть.
Видя моё внимание, хозяйка удовлетворила возникшее любопытство:
— За этим столом иногда работает наш «Щеня».
— Извиняюсь… Кто?
— Володя. Это вот наша первая наша с ним фотография, — с ностальгирующим восхищением, — Вы бы видели, каким мы с Осей его подобрали! А здесь он, как вылитый денди — трость, шляпа…
Нахмурившись, видимо вспомнив какой-то неприятный для неё эпизод их взаимоотношений:
— А всё равно, нутро то — не изменишь: как был Маяковский апашем[4] — так им и остался.
Было сильно заметно, что Лиля хоть и «живёт» талантом Маяковским — однако за человека из «своего круга», его не считает и даже относится к нему с некоторой брезгливой снисходительностью.
«Вот, стерва, — непроизвольно подумалось, — ещё и выёживается».
Чтобы прервать неловкое молчание, я осторожно:
— Так значит, это здесь Владимир пишет свои стихи…
— Да! Но, чаще он это делает у себя на Лубянской[5], — объяснила «Киса» и показала жестом на стол, — наливайте нам вина Серафим, не стесняйтесь…
С готовностью берусь за бутылку:
— Вам, с удовольствием налью, а вот себе… Я не пью спиртного — Вы, наверное, уже знаете.
И, тут она меня — как пыльным мешком в лоб:
— Да, мне рассказывали… Вы тоже переболели триппером, Серафим?
Чуть не упав со стула:
— ЧТО⁈
— Иногда, Володя — тоже отказываясь пить в гостях вино, объясняет это боязнью рецидива этой болезни.
— И…? — поднимаю брови в изумлении.
Подтверждающе моей догадке кивнув, типа «болел, да», она ещё «обрадовала»:
— А вот сифилиса у него никогда не было — это всё Чуковский выдумал, а Горький подхватил и теперь разносит как сорока на хвосте.
Помолчав:
— Горький — сложный человек. И очень опасный — знайте это, Серафим.
И рассказала мне сплетню, как два поэта — из-за девушки (на которой всё равно никто из них не женился — «поматросили» да бросили с «пузом»), облили друг друга дерьмом с ног до головы.
— … Бедной девочке потом пришлось сделать поздний аборт — а от кого, до сих пор неизвестно.
Тут же, меня ожгло мыслью о Лизе — как она там? Однако, быстро успокоился: «бедной» мою Лизу никак не назовёшь — моя ученица сумеет постоять за себя.
* * *
Посидели за столом, я выпил стакан холодного чая, она — два раза по полбокала красного вина…
Вздрагиваю от шаркающих шагов за спиной и тихого, вкрадчивого голоса:
— Ты не одна, Кошечка?
— Как видишь, Котик.
Оглядываюсь и, успеваю заметить маленького — осторожно крадущегося человечка и вправду похожего на кота в пенсне.
«Ещё один тунеядец на шее у „Щени“».
— Это мой муж — Осип Максимович Брик, — опережает меня с вопросом, — не бойтесь, он не ревнивый.
— Я уже это заметил… А Маяковский?
Смеётся:
— Володе, ревновать полезно. Он помучается немного и потом напишет хорошие стихи!
Мда… Ну и семейка!
Что-то её «магия» начала меня отпускать… Как бы так тактически грамотно «спрыгнуть», на неё не залезая? Что-то мне перехотелось: уж лучше проститутку снять — там по крайней мере, всё честно.
Вдруг, она:
— Серафим! Я слышала в «Стойле», что Вы прямо на ходу — только познакомившись, написали стихи про совершено незнакомого человека…
— Про Якова Блюмкина, что ли…?
Как будто пытаюсь вспомнить какой-то рядовой случай и, пожав плечами:
— … Не совсем верно — его «подвиги» у всех на устах.
— Ну, думаю и мои «подвиги» — тоже широко известны, — за словами следует откровенный жест на ширму, — Вы не могли бы, прежде чем мы «займёмся»…
На пару минут прикрываю глаза и, затем открыв их, спрашиваю — поглядывая на рояль:
— Сочинить прямо сейчас стихи про Вас? Да, влёгкую! Ну, если Вы мне подыграете на рояле, конечно… Умеете, Лиля?
* * *
Лиля Брик играть на рояле умела и мелодию усвоила влёт!
Нет,
