Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Онасидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Сонястояла над ней и целовала ее в волосы.
— Наташа, об чем ты? — говорила она. — Чтотебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
— Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, такчто тебе за дело? Поцелуй меня, — сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав своюподругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
— Я не могу сказать, я не знаю. Никто невиноват, — говорила Наташа, — я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что онне едет!..
Она с красными глазами вышла к обеду. МарьяДмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она незамечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графоми другими гостями.
Глава 8
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, накоторую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя былоотказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для неепредназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшисьв большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более сталогрустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я нетак как прежде, с какой-то глупой робостью перед чем-то, а по новому, просто,обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня темиискательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня ипотом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его — как я вижуэти глаза! думала Наташа. — И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю егоодного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместедетской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на этовремя. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», — и она отошла отзеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. — «И как может Соня такровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумалаона, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такойразмягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ейнужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышатьот него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете,сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огнифонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и кудаона едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу каретаРостовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья;вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами ипродающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из-за притворенных дверейуже слышались звуки музыки.
— Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] — прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами иотворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные рядылож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер.Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливымвзглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляяплатье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположныхлож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ееобнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целыйрой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа иСоня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратилина себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с княземАндреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрелина невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ейговорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, былаособенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении сравнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого неотыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатнуюрампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась,комкая афишу.
— Посмотри, вот Аленина — говорила Соня, — сматерью кажется!
— Батюшки! Михаил Кирилыч-то еще потолстел, —говорил старый граф.
— Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
— Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видножениха с невестой. — Друбецкой сделал предложение!
— Как же, нынче узнал, — сказал Шиншин,входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, покоторому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой краснойшее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом сматерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко ртуЖюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобьясмотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что-то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!»подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты:напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным волеБожией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла таатмосфера — жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Онаотвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении,вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня всвое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказалаона себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впередипартера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов согромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Онстоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы,так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившисьстояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнулкраснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
— Узнала? — спросил он. — И откуда он взялся,— обратился граф к Шиншину, — ведь он пропадал куда-то?
