я был заявлен почетным гостем (это когда они выяснили, что Жюль Верн уже умер). Этот индюк хотел сделать том из моих на тот момент еще не опубликованных вещей, чтобы получилось подарочное издание конвента, которое впоследствии можно было бы также распространять через торговую точку. В этом случае не было нужды ждать год или полтора – время поджимало, и ему немедленно нужна была подборка моих вещей вместе с предисловием к ней. Я тотчас предоставил ему это, и в течение двух месяцев – как раз ко времени конвента – он мне позвонил сказать, что передумал и что книги не будет.
Имя первого фаната я не раскрываю, потому что он умер.
Имена двух остальных я не называю, потому что, быть может, еще убью их. (Или не убью. Отрежу им концы теркой для сыра.)
–
Я выбрал милую Элли Шелдон, джентльмена Джима Ганна и всегда готового поделиться историей о фанатах Боба Блоха первыми не без причины. Ранее я уже говорил, что в письме Дональда Кингсбери сказано, что мы навлекли на себя несправедливость, поскольку испортили свою карму. Его письмо буквально лучилось чудесными переживаниями, которые принесли ему конвенты. Видимо, самым невероятным из того, что с ним происходило, было следующее:
«Однажды я сидел, забытый, за столом в полном одиночестве, потому что все выстроились в очереди за автографами к Азимову и Эллисону, и тут одна девушка – юное милое создание – видимо, посочувствовав моему жалкому положению, подбежала ко мне и купила у меня книгу, хотя, очевидно, ничего обо мне не знала, чтобы у меня был хотя бы один покупатель. А потом Дон закончил свое послание, как я уже писал выше, следующим пассажем: «Наши кармы очень разные. Как говаривал Л. Рон Хаббард: “Мы создаем то, что ожидаем”. Счастливо вам вылечить корневые каналы».
Я ожидал чего-то подобного. Поскольку я выбрал вот такую линию поведения, день ото дня крепнет миф о том, что я грубый, злой, невоспитанный и часто жестокий по отношению к милым невинным фанатам, желающим лишь передать мне свои добрые пожелания.
Это, вероятно, настолько справедливо, насколько и грубое предположение о том, что Дональд Кингсбери – завистливый простофиля, который просто не поймет, что его оскорбили или облапошили, если это будет сделано с помощью пневмомолоточков и капельницы.
Тем не менее, чтобы никто не подумал, что я вырываю факты из контекста, или выгораживаю самого себя, или оправдываю «этого чудовищно нецивилизованного Эллисона», скажу следующее. Я получил эти письма вместе с подтверждением их подлинности от редактора и открыл этот жуткий перечень именами трех писателей, известных своей добротой, интеллигентностью, заботой об интересах фанатов, своей воспитанностью и безукоризненной вежливостью.
Так что если хоть одна миллионная часть из мерзких рассказов о собирателе этих фактов верна, это абсолютно ничего не значит. Давайте просто послушаем, что говорят другие писатели.
Вам особенно понравятся письма, посланные писательницами. Думаете, эмоциональнее всего реагировали мужчины? Послушаем Марту Рэндалл:
–
Боже мой, Харлан!
Я в абсолютном ужасе от этой идеи, которую ты озвучил в своей речи на «Вестерконе». Я не то чтобы думаю, что этого не следует делать или что сейчас не время, и все такое, но я восхищаюсь этой истинной, неподдельной, безоглядной наглостью, необходимой для того, чтобы встать перед полным залом фанатов и рассказать им обо всех ужасах, которые они много лет творили. Сцены побивания камнями, образы распятий, поношения и возмущенные вопли, завывания в панелях и неграмотность в фэнзинах – это положительно прекрасно. Сделай это. Я не буду присутствовать, но мысленно буду с тобой.
В основном на меня нападали вербально. Пухленькая девушка в пышном платье, перебившая меня на одной вечеринке. Она отодвинула в сторону моего собеседника, уставилась на меня и сказала: «Так вот, значит, как вы выглядите. Я прочитала одну вашу книгу и не смогла понять ни слова». Напористый мужчина, подошедший ко мне на конвенте к книжному киоску, спросил, можно ли ему задать вопрос, и, когда я ответила утвердительно, сказал: «Я прочитал все, что вы написали, с самого первого рассказа. Вот тот рассказ мне очень понравился, а вся остальная ваша работа, в общем-то, дрянь. Вы не могли бы прокомментировать, почему вы так скатились?» Два года назад, когда я еще была настолько смелой, что написала письмо в один фэнзин, отвечая на чьи-то самоуверенные утверждения о другом писателе, какой-то хмырь предположил, что я, видимо, новичок, потому что он ничего обо мне не слышал, но, продолжал он, если я пришлю ему экземпляры своих книг, он будет рад указать мне на имеющиеся в них недостатки. Фанат, который нажрался на вечеринке после закрытия конвента, заснул прямо у меня под ногами, а потом рассказывал всем, что провел со мной ночь. Фанат «Звездного пути» на одном посвященном этой франшизе конвенте, на котором меня уговорили присутствовать, прямо сказал о моих книгах следующее: «Раз они не о “Звездном пути”, в них сплошная чушь».
Не так уж много, слава богу, но вполне можешь использовать это вместе с моим именем. Однако мне в голову пришла ужасная мысль: а вдруг твоя речь попросту даст им новые идеи?..
–
Замечаете, к чему все идет? Уже второй раз звучит это предположение. По той нервозности, с которой многие писатели поют дифирамбы своим фанатам, вы должны бы понять: они вас боятся. Боятся того, на что вы способны в качестве шутки, для смеха, из навязчивого желания поразвлечься.
Вот Азимов:
–
Вообще говоря, мои читатели – вполне приличные люди, практически никогда мне не досаждающие… Есть учителя, которые заставляют своих учеников с грехом пополам накорябать мне что-нибудь, так что я чувствую себя обязанным отвечать вежливо, поскольку огорчать детей я просто не могу. (А вот учителей этих удавил бы с удовольствием.)
Тем не менее однажды я взбесился. Владелец книжного магазина спросил меня, не мог бы ли я подписать ему «несколько книг». Я вздохнул и согласился.
И мне прислали здоровенные упаковочные контейнеры, в которых были все мои книги, что нашлись у него в магазине – десятки книг! Моей первой мыслью было выбросить их и заявить, что я ничего не получал. Второй – оставить их себе и раздарить (или отдать на благотворительность). Но я не мог. Я должен был подписать их все, собрать обратно в контейнеры, перевязать бечевкой, а потом мы с женой должны были покидать их на багажные тележки и оттащить на почту, до которой надо было идти несколько кварталов (а я уже не то чтобы первой молодости). Единственное удовлетворение, которое я от этого получил, заключалось
