и, что главнее, что он смог пересилить себя и вернуться в Вашингтон. Пересилить? Конечно, нет — просто его чувство вины угомонилось, а любовь к местным никогда не утихала.
Всё то казалось ему достойным завершением, достойным искуплением — место, жаждущее создать вакцину и распространить её, получит её; парень, лишившийся брата, найдёт безопасность, покой и, если повезёт, знания; память о Джеймсе, отдавшем свою жизнь за благородное дело, будет почтена, а его воля будет выполнена; Девочка, получившая ранения из-за глупого наёмника, будет спасена и сможет примкнуть к Библиотекарям; а он сам, тот самый наёмник, получит душевный покой, к коему он и так был уже очень близок — его «за день до нашей смерти» будет исполнен. Да, в какой-то момент дороги ему действительно показалось, что если не копаться в прошлом, если не думать, что многое можно было изменить, как он и советовал Отцу Генриху, то все те обстоятельства, что вели к завершению пути, действительно были идеальными.
— А почему именно «Ворон»? — спросил вдруг Ви. — И почему тебе не нравится, когда тебя зовут Эмметом — от чего вообще?..
— Я не особо разделяю своё «сценическое имя» от настоящей личности, — он лежал и, прикрыв шарфом глаза да закинув руки за голову, улыбался. — Я с детства Ворон, а потому мне и привычнее им быть. Отсюда же и ответ, почему именно «Ворон» — я, будучи мальчишкой-подростком, хотел себе что-то невъебенно крутое… Ха-ха. Такое, знаешь, что звучало бы устрашающе-пафосно. И я вспомнил один момент из своей жизни: когда я был совсем один, израненный и уставший, надо мной всё время кружил один ворон. Не ворона, а именно ворон — здоровый такой, чёрный и мрачный, как сама чёртова ночь. И я подумал: «Да, это, блин, точно оно!» — тебе лучше не слышать, как надо мной смеялись в первые года из-за прозвища. Зато теперь… Кстати, Уильям, — он ткнул сиденье пальцем, — неужто просто «Уильям»? Не поверю, что у наёмника нет сценического прозвища, потому что даже у парней из деревушек Алабамы есть, хотя их лучше не слышать.
— Из Джонсборо, — едва ответил тот.
— Чего?
— Уильям из Джонсборо.
— Как же хреново звучит-то, боже… Нет, ты действительно серьёзно? — ответом служила тишина. — Оно же даже не скрывает твоё настоящее имя — описав тебя и назвав просто Уильямом, я смогу объяснить любому, о каком именно Уильяме речь — никакой анонимности, никакого креатива, ника… Ты когда наёмником-то стал?
— Четыре года назад.
— О, тогда всё понятно. Согласись, ты назвал себя так, потому что у тебя старческий маразм начал развиваться. Ну какое ещё «Из Джонсборо»? Ты в курсе, сколько городков и сёл с таким названием в Америке? А в курсе, что всем вообще пофиг на любое Джонсборо, на какое не ткни? — Хантер молчал. — Нет, знаешь, это пиздёжь какой-то — ты мне явно кого-то напоминаешь, но точно не «Из Джонсборо». Кого же?..
И так они продолжали езду, сопровождаемую частой тишиной и редкими переговорами. И если бы не чудовищно сильная и прекрасная атмосфера умиротворения, что царила в лесах Канады, терпение Хантера точно бы лопнуло от подколов Джонса. Но нет. К счастью, нет.
* * *
— Давай поведу, — когда Хан решил остановиться, прохлада уже казалась довольно сильным холодом, а сумерки — темнотой — было около пяти вечера.
— И не мечтай.
— То есть ты сознательно отказываешься провести большинство ночи в тёплой машине, а потом днём выслушивать только мой храп, а не разговоры, я правильно понял?
— Решил зайти с козырей?
— Можно и так сказать. И это не жест альтруизма, если что — просто переспал немного, так что в сон не клонит.
— Перебьешься.
— Да ладно тебе, мистер недоверчивый, я же просто… Притормози.
— Я не…
— Сказал: стой! — Уильям резко затормозил и выключил фары. — Смотри на мост.
Они стояли где-то в километре от весьма масштабной плотины. Высокое, нет, даже очень высокое бетонное сооружение — около двухсот метров в высоту — встало перед самим горизонтом, словно загораживая и, одновременно, поддерживая его. Даже в темноте и издали можно было разглядеть диагональные очень широкие бетонные подпоры, выведенные в форму арки между собой — то было действительно исполинское в своих масштабах и трудах строение, один из редких памятников былому человеческому величию.
Прямо перед машиной уже начиналась зона электростанции, привычно прилегающей к плотине — старые, местами заброшенные здания, похожие своей формой и архитектурой то на склады, то на даже на простые амбары. Некоторые из них плотно заросли стеной деревьев, некоторые покрылись мхом и ржавчиной, а некоторые и вовсе осыпались, если не были разобраны — природа взяла своё даже в таких суровых условиях.
Но странность была в другом: на небольшом мостике, что был сразу за электростанцией, но всё ещё где-то в половине километра от самой плотины, виднелись человеческие фигуры. Их невозможно было бы отличить или распознать невооружённым глазом — на переправе не было никаких источников света, а расположение людей там уж очень напоминало засаду, чем простые посиделки, но всё же речь шла о Вороне — том, чьи глаза всегда светились далеко не от счастья.
— В прошлый раз их не было, — тут же заметил Хантер.
— В этот — есть.
— У нас не особо много вариантов. Либо так, либо по плотине, но, уверен, они стоят и там. Мы не проедем через такой плотный лес.
— Уильям, — вмешался Айви, — а разве та женщина с девочкой, которых мы подобрали, не говорила об этом месте?
— Неужто в вас так много благородства, что вы ещё и решились подбросить незнакомых вам людей, что шли по глухому лесу?
— Не до шуток сейчас. Да, было такое. Она ещё сказала, что где-то здесь их деревушка… Но мы высадили её в километрах от этого места, и… Вот ведь сучка.
— Ух ты! Чего это?
— «Никто из живущих там не смог бы даже сопротивление вам оказать, чего уж говорить о засаде, о коей вы так переживаете», — Ворон лишь рассмеялся в ответ своим нечеловечески жутким смехом.
— Что делать будем, Уильям?
— Не знаю, Ви, не знаю… Это единственная дорога. Даже на новых картах. Придётся рискнуть — подъедем к ним и будем уповать на благодарность той отчаявшейся мамаши,
