— не были… расшифрованы, — скакал он по абзацам, — и версий… было столько же сколько версификаторов. Но и ознакомиться со всеми версиями можно было, лишь выйдя к Последней Черте, вкусив Причастность Посвященных и получив высокое разрешение из рук Самого — главы высшего Совета Ассоциации…»
Мама дорогая, неужели это я? Надо же было так подвинуться!
— …наши девочки, — услышал он рокочущий голос заведующего, — в благодарность, разобрали и перепечатали ваши египетские письмена и распечатали к вашему выздоровлению. Ну, неужели не здорово? — чуть ли не обиженно посмотрел он на Фомина. — Выздоровели и роман готов! Все бы так! Кстати, хочу сказать, читало все отделение, запоем. Когда спирта не было…
Короткий хохоток, и подхихикивание свиты, но натуральное, без подхалимажа, спирта, видимо, не осталось.
— Я, правда, не сподобился, не дали, но зато Вера Александровна вообще…
— Василий Николаевич! — строгим голосом предупредила старшая сестра.
— Ну вот, сказать не дадут! — улыбнулся Василий Николаевич.
— Хорошо, хорошо! — успокоил он сестру и вновь повернулся к Фомину. — Так о чем, бишь, я?.. А! Вот и отдайте куда-нибудь, вдруг напечатают? Сейчас такое печатают, что…
— Василий Николаевич! — снова подала голос Вера Александровна, уже укоряюще.
— В общем, — засмеялся заведующий, — нам понравилось, вы поняли! — стрельнул он глазами сначала в Фомина, потом в старшую сестру, потом сделал паузу, как бы заканчивая торжественную часть. — Ну, а в остальном, как говорится, желаю здоровья! Вера?..
Началась официальная часть обхода.
— Вы — сегодня, после обеда, Фомин или… — Вера Александровна сделала едва заметную паузу. — Уже завтра?
— Сегодня, Верочка, сегодня! — Василий Николаевич преувеличенно нахмурил брови, но не выдержал и хохотнул снова. — Он мне всю отчетность испортил по оздоровительной койкоосвобождаемости. Тем более в такой палате! У вас богатые друзья, Андрей Андреевич, но у меня тоже… начальство. И очередь! Еще раз желаю вам не попадать к нам, хотя мы вам всегда рады! Такой вот каламбур…
— Да, чуть не забыл! По поводу… этого… — Он похлопал себя по ключице. — Гистологический анализ будет денька через два, зайдёте?..
Благодушно кивнув, заведующий направился к выходу, сбивая медицинский интернационал в стайку.
— Но, Василий Николаевич, он же всего три дня, как встал! — заметила старшая сестра ему вслед.
Всем хороша была Верочка, но страшный шрам, который он однажды увидел на самой дельте ее живота, сделал их отношения предельно осторожными. После этого она приходила к нему только по ночам, не включая свет, и отдавалась ему, скупо освещаемая отблесками уличных фонарей на стенах и потолке. Амазонка на вылазке. Амазонка Фармацевтида. Или Терапевтида?.. Асклепиада.
Теперь она теряла ночь, последнюю.
Он понимал, что она что-то подмешивает ему в вечернюю порцию лекарств, потому что стоило только ей появиться в палате, после того, как гасили свет, в полурастегнутом, на обнаженное тело, халате, и у него возникала судорожная истома во всем теле…
— Ну хорошо, Вера Александровна, только спросите, на всякий случай у самого Фомина, когда он хочет! — бросил Василий Николаевич, уже выходя.
Все знал мудрый зав Ефимов, и хотя молод был для такой должности и неподобающе красив, все знали, досталась ему эта должность потом и кровью («Пациентов!» — добавляли острословы из ординатуры), после блестящих операций и таких же методологических статей в самом «NatureMedicine». Из-за длинных волос и артистической внешности, его иначе, как маэстро, не называли…
— Да? — спросила Вера, когда все вышли.
— Да, — опустил он глаза.
— Ну и ч-черт с тобой! Иди!.. — швырнула она в него подаренную папку. — И бред свой забери, сумасшедший! Правильно Лев Андреич говорил, ты неизлечим! Выкатывайся!.. Ну всего одна ночь, Андрей? Одна! Что тебе стоит?..
На свежий воздух Фомин вышел с блаженной улыбкой избежавшего смерти. Чего стоит глоток чистого воздуха?.. Сколько он провалялся, сколько его сшивали и расшивали?..
Огромное серое здание больничного комплекса встало у него за спиной, как прошлое, правда, впереди виднелся желтоватый одноэтажный домик, с характерной архитектурой и мрачной аурой последней гримерной человеков, поскольку вышел он не через парадный подъезд. Но неизбежную дорожку к нему пересекала широкая аллея к выходу, на которую всегда можно было свернуть. Он и свернул, чувствуя себя и глупо и счастливо от незатейливой символичности перекрестка…
Какой-то встречный попросил у него закурить.
— Не курю, — отмахнулся Фомин; объяснять, что от одной затяжки у него слетает голова, было бы слишком долго.
— Ну и правильно, ваше сиятельство! — почему-то обрадовался незнакомец. — Тогда я пошел?
— Иди!.. — Фомин с веселым недоумением посмотрел странному человеку вслед.
Тот шел упругой походкой тренированного человека, не оборачиваясь, не ведая сомнений.
Хмыкнув: «все-таки что-то происходит с людьми в последнее время!» — Фомин забросил сумку на плечо и, развернувшись, увидел Марию прямо перед собой.
— О! — расцвел он. — Я говорил тебе, что Мария — самое многообещающее имя?
— И самое затасканное — просто Мария!.. Я ничего тебе, кстати, не обещала!
— Самое печальное и глубокое!.. А встречу?.. Одну?
— Самое претенциозное!.. Встречу надо заслужить.
— Самое строгое и чистое — сколько Марий, столько святых!.. Я заслужу, я отмолю у… у Девы Марии!.. Ни одно имя не имеет такой библиографии в святцах!
— А твое — в девичьих проклятцах, подлец! Ты у меня отмоли!.. Где тебя носило? Как ты посмел так изощренно надругаться надо мной?
Господи! Дева Мария! как он ликовал, глядя на нее! Он мечтательно глянул вверх — небо, солнце, ширь, синь!.. День обещал быть стремительным.
— Самое королевское — Мария, ваше величество! — спустился он с небес.
— Самое простонародное — Маня!.. Не увиливай!
— Самое поэтическое… мой милый маг, молю, молчи, моя Мария — мричина и миновница мсех мед!.. Моих!
— Что значит, миновница?! — возмущенно ахнула Мария. — Я еще и виновата?.. Самое поругаемое!
— Самое непорочное и неопалимое, минуют беды
