этого Синельников наведывался к своей бывшей жене. И каждый раз он становится все мягче и добродушней. Но чем приветливей и обходительней казался он, тем испуганней делалось лицо Калерии Петровны, и она облегченно вздыхала, когда двери закрывались за Синельниковым.
Однажды он пришел в отсутствие Огурцова. Узнав, что последнего нет дома, он явно обрадовался.
— Это прекрасно, что ты одна! — прямо заявил он Калерии Петровне.
— Владимир Иннокентьевич скоро придет… — неуверенно сообщила Калерия Петровна.
— Ну, мне времени хватит! — расхохотался Синельников. — Я в каких-нибудь пять минут… Что он у тебя за тип? Спекулянт, как это нынче называется, или просто вор? А?
— Александр Викторович!.. — обиженно начала женщина, но Синельников остановил ее:
— Со мной тебе нечего церемониться… Кажется, люди свои!.. А я вижу сразу птицу по полету. Цена твоему Володеньке грошовая! Да ладно! Не в нем дело… Сказки, ты с ним надолго? Прочно?
Калерия Петровна сжалась.
— Я не понимаю этого вопроса… — тихо уронила она.
— Что ж тут непонятного? Я ясно спрашиваю: эта связь у вас прочная или так, на некоторое время?
— Мы с Владимиром Иннокентьевичем живем как настоящие муж и жена… — тверже оказала Калерия Петровна. — Я от него уходить не собираюсь.
— А он?
— Мне кажется, что он тоже…
— Та-ак, — Синельников потер ладонью плохо выбритую щеку. — Кстати, где у тебя этот харбинский табачок? Угости, очень курить хочется!
Калерия Петровна суетливо порылась в комоде и достала табак.
— Табак неплохой, — удовлетворенно заметил Синельников, делая первую затяжку и нагоняя на себя ладонью ароматный дым. — В самом деле, неплохой… Ну-с, значит, ты в прочности связи уверена? Это недурно. Это я одобряю… Знаешь, ты мне можешь оказать услугу!
Калерия Петровна пугливо насторожилась.
— Ты не бойся! — усмехнулся Синельников. — Большой жертвы я от тебя не потребую. Дело всего-навсего в легоньком, так оказать, товарообмене. Ты мне должна на время… заметь: на время!.. достать некоторые документы твоего Володеньки, а я за это даю тебе вечное прощение и тому подобное… Понимаешь?
— Мне непонятно… — бледнея и облизывая сразу пересохшие губы, почти шопотом сказала Калерия Петровна. — Мне непонятно… в чем дело?.. зачем?..
— Тут понимать много нечего. Я уезжаю… Далеко. У меня не все бумажки в порядке… Кой-какие документики твоего Володеньки могут меня выручить. К нему обращаться я не стану, да он вовсе и не должен знать об этой комбинации… А документы через пару недель будут тебе возвращены в полной исправности… Ну?
Видя, что Калерия Петровна молчит в напуганном раздумьи, Синельников наклонился к ней и глухо произнес:
— Ну, а если дело идет о спасении моей жизни? А? О спасении жизни?..
Калерия Петровна вздрогнула и слегка отшатнулась от Синельникова. Потом вздохнула. И шопотом:
— Я не знаю… Как же это?..
— Очень просто!.. Ни ему, ни тебе от этого никакого ущерба не будет. А я выплыву!.. О, мне только бы выбраться теперь отсюда!
Он наклонился над Калерией Петровной:
— Поможешь? Да?
Калерия Петровна закрыла лицо руками.
— Ты мне был когда-то дорог… — шопотом призналась она. — Я тебе за многое благодарна, Саша… Я постараюсь…
3
Годы текли для Калерии Петровны все утомительней и тягостней. Сначала жизнь не казалась ей плохой. Она носила изредка на толкучку, на «манчжурку» кой-какой скарб, и они этим неплохо кормились. Но когда барахлишко, как выражался Огурцов, сгорело, стало туго. Огурцов устроился на какую-то работу. И сразу же после этого он стал относиться к Калерии Петровне как-то свысока и пренебрежительно. И женщина порою, в отсутствии мужа, подбегала к зеркалу и рассматривала свое лицо. И видела: вокруг глаз, как паутинки, намечались морщины, шея отяжелела, кожа стала грубоватой, потускнел прежний легкий и нежный румянец. Подкрадывалось предчувствие, предвестие старости. Только глаза еще хранили очаровывающую томность и могли еще манить.
Калерия Петровна вздыхала, заламывала руки. А то кидалась к комоду, где хранились скляночки, флаконы, банки, — начинала притираться, мазаться всякими пахучими мазями, пудрилась, красилась. И потом встречала Огурцова кокетливая, благоуханная, задорная. Тот оглядывал ее и насмешливо щурил глаза.
О Славке Калерия Петровна вспоминала часто. Но вспоминала как-то мимоходом, вскользь, неглубоко. Эти воспоминания о сыне обострялись в ней в те мгновенья, когда она встречала на улице, на базаре беспризорников, когда чья-нибудь грязная ручонка зацепляла ее сумку, или когда ребячий голос произносил матершинную брань. Тогда Калерия Петровна обжигалась тоскою, приходила домой, бросалась на кровать, зарывала голову в подушки и плакала навзрыд.
Года через два после того, как Славка убежал из дому, Калерия Петровна, в один из приступов мимолетной тоски по мальчику, натолкнулась на цыганку-гадалку. Она затащила ее к себе, усадила возле себя и приказала:
— Погадай о потере!..
Цыганка обежала пытливым, бегающим взглядом комнату, вгляделась в Калерию Петровну и заявила:
— Коли, голубушка моя, потеря твоя золотая, клади на эту руку золотую вещь, коли серебряная, клади серебро!..
Калерия Петровна тоскливо затрясла головой:
— Ни серебряная, ни золотая!
— Ага! — сообразила цыганка и широко улыбнулась. — Об любви воздыхаешь, красавица!.. Об человеке!.. Я и про человека погадаю, про него всю правду скажу… Кажи ручку золотую свою, распрекрасную. Кажи!..
И, уцепив грязной, морщинистой рукою наманикюренные пальцы Калерии Петровны, она стала болтать скороговоркой всякий вздор. А Калерия Петровна жадно слушала ее и старалась отыскать в этом потоке слов какую-то правду, какую-то надежду.
Цыганка ушла. У Калерии Петровны рассеялась ее тоска по Славке. Калерия Петровна вернулась к действительности, к заботам о сегодняшнем дне, к страху о приближающемся увядании, к опасениям, что Огурцов может ее бросить.
Еще реже, чем о Славке, Калерия Петровна вспоминала об Александре Викторовиче. А когда вспоминала, то ощущала безотчетный страх. Казалось бы, что бояться ей нечего. Вот ведь поступил с ней тогда Синельников, по ее мнению, благородно: вернул документы Владимира Иннокентьевича, так-что тот никогда и не узнал, что они сослужили кому-то неведомую службу. Но страх этот гнездился в ее сердце. И оттого она старалась гнать от себя воспоминания о первом муже…
Годы текли для Калерии Петровны, между тем, утомительно и тягостно.
Жизнь кругом развертывалась непонятная и странная. Эта жизнь была настолько странной на взгляд Калерии Петровны, что однажды и Огурцов, Владимир Иннокентьевич, второй ее муж, заговорил как-то по-новому.
Он вернулся с работы возбужденный и с новым блеском в глазах.
— Дают командировку! — заявил он. — Поеду месяца на полтора в глушь, в тайгу… Начинают меня, понимаешь, ценить!.. Ты не беспокойся!
У Калерии Петровны оборвалось сердце. «Убежит! Бросит!» — уколола ее мгновенная догадка.
Но, как будто подслушав ее тревогу, Огурцов возбужденно продолжал:
— Вернусь, обещали интересную работу дать. На строительстве… Теперь
