(Una Ciudad del Trópico), 1919 Когда я впервые приехал в Гавану в начале 1980-х годов, то остановился в отеле «Гавана Хилтон», который тогда назывался «Хабана Либре» (Habana Libre). Я не выбирал, где жить: там кубинское правительство размещало американских журналистов. Хотя я радовался, что в номере есть кондиционер, и не возражал против отсутствия казино, отель казался стерильным, в отличие от всего остального города. Кроме того, было трудно не ощущать себя под колпаком. Ходили слухи, что телефонные разговоры записываются, а государственные функционеры, с которыми должны были контактировать журналисты, дали четко понять, что они в курсе обедов и других планов, обсуждавшихся по телефону. Казалось, они больше заинтересованы в том, чтобы похвастаться своей осведомленностью, чем в том, чтобы скрыть факт слежки.
В огромном холле там и тут сидели скучающие мужчины, всем видом напоминавшие секретных сотрудников — один из них обязательно «случайно» вставал, когда ты выходил. Были там и женщины, выглядевшие как проститутки, но так или иначе связанные с сексотами. Это ведь страна с национализированной экономикой.
Говорят, что революция[51] начиналась кроваво и безжалостно, и это правда. Но она же поначалу была идеалистичной и совершенно непрактичной. Власти не сразу догадались, что раз тебе принадлежит такой большой и роскошный отель, как «Хабана Либре», то стоит сделать из него что-нибудь прибыльное. Так что поначалу отель предназначался для тысяч лояльных партии крестьян, съезжавшихся, чтобы покричать «ура» Фиделю на митингах. Расселить крестьян в номерах роскошного отеля — безупречный идеологический ход, но крестьяне, не привыкшие к роскошным отелям и набивавшиеся по несколько человек в комнату, не всегда оставляли номер в наилучшем состоянии. Со временем новая власть осознала, что не выгодно использовать так один из своих немногих отелей люкс.
Во время одной из поездок, прожив неделю в отеле «Хабана Либре», я решил самостоятельно перебраться в небольшую гостиницу в Ведадо. Моя комната оказалась куда меньше, а кондиционер представлял собой шумную коробку в окне, но зато не было лобби, где мог бы сонно сидеть неизвестно кто.
В то время на Кубе показывали всего два телеканала. Один, политический, транслировал официальную линию по поводу всего на свете и был очень полезным для журналистов.
Второй канал был о культуре, и я поймал себя на том, что иногда вечерами хочу не ложиться спать, а смотреть по телевизору великие кубинские фильмы.
В той командировке я посмотрел «Воспоминания об отсталости» (Memorias del Subdesarollo), классический черно-белый фильм 1968 года Томаса Гутьерреса Алеа по одной из первых книг, посвященных послереволюционной Кубе, роману Эдмундо Десноса 1965 года «Безутешные воспоминания», — о человеке, потерявшемся в революции после того, как все, кого он знал, уехали в Майами. Было еще два других великих фильма Гутьерреса: «Смерть бюрократа» (La Muerte de un Burócrata), очень мрачная и смешная комедия 1966 года о революционной бюрократии, и «Последний ужин» (La Ultima Cena), волшебная историческая драма о плантаторе XVIII века, пригласившем двенадцать рабов на ужин, чтобы воспроизвести Тайную вечерю.
Вечер за вечером мой телевизор показывал роскошные фильмы, о которых я раньше и не слышал, — фильмы, критикующие власть и рассуждающие о сексизме, расизме и материализме. В этом было и есть неразрешимое противоречие: полицейское государство занимается и социальной критикой. В 1993 году Гутьеррес и Карлос Табио сняли «Клубнику и шоколад» (Fresa y Chocolate), осуждающую официальную гомофобию. Многие иностранные журналисты писали об этом фильме так, словно это дерзкий вызов власти, но на самом деле государство его спонсировало.
Три факта: кубинцы любят поговорить, кубинские политики любят поговорить еще больше, а Фидель Кастро побил все рекорды. Однажды вечером в своей комнатке с кондиционером в окне я решил добросовестно послушать трансляцию речи Фиделя Кастро. Говорили, что у него фотографическая память, и в тот вечер он без подготовки вещал несколько часов подряд. Я заснул. Вдруг в дверь резко постучали. Я открыл глаза и поковылял открывать. Человек в форме протянул мне записку на некачественной бумаге, которой всегда пользовались власти. На нем была зеленоватая униформа с нашивкой MININT — служба безопасности министерства внутренних дел.
