«Но я-то другое дело».
Усмехнувшись, Глеб проводил взглядом Катю и Андрея, расплатился и поехал на Поварскую улицу. Если повезет, то задачка решится скоро.
Около лифта он притормозил, давая себе еще одну попытку угадать, что предстоит увидеть. Азарт подстегивал, но толковые идеи в голову не приходили. Вещь продолговатая, не слишком тяжелая и… И ничего более.
«Ящик? Музыкальный инструмент? Ерунда какая-то…»
Остановившись рядом с квартирой, Глеб прислушался, встреча с соседями – это сейчас совершенно лишнее.
Чтобы узнать правду, ему вовсе не нужно взламывать замок и физически проникать в коридоры и комнаты, надо лишь прислониться к стене или двери, сосредоточиться и сделать то, о чем обычный человек может лишь мечтать. Да, придется расстаться с частью особой силы, но неодушевленные предметы ее много не заберут.
Глебу не всегда везло в таких случаях, иногда наслоение времени и событий было слишком тяжелым, и добраться до сути не получалось. Тихо ступая, он сделал последние шаги, коснулся лбом двери и, сдерживая смех, спросил:
– А хотите я помолюсь об успехе, многоуважаемая Небесная канцелярия, а?
Традиционно не получив ответа, насладившись собственной шуткой, он закрыл глаза и отбросил все шумы и лишние мысли в сторону. Темнота просветлела, но лишь на миг, краски вновь сгустились, и пришлось делать вторую попытку.
Сначала Глеб услышал удары своего сердца, затем их сменило мерное тиканье часов, затем туман рассеялся и появилась расплывчатая картинка коридора. Нахмурившись, боясь потерять нить проникновения, Глеб мысленно двинулся дальше.
Просторная кухня… одна комната… вторая… паркетные полы, окно, шторы, кресло… Свет вспыхнул, погас, чернота вновь залила пространство, но секунды хватило, чтобы увидеть на столе то, что не могло не привлечь внимания, – старинный корабль с мачтами, пушками и гордым названием «Полтава».
* * *
Давным-давно…
У Саши был только один выход: добраться до Петербурга, где жила ее тетя – княгиня Мария Николаевна Чернышева. За всю жизнь они виделись четыре раза, а последняя встреча произошла лет пять назад. Тетя давно похоронила мужа, а с детьми у нее не сложилось, и, возможно, именно поэтому она была сдержанна и строга. Саша помнила, как Мария Николаевна сухим тоном делала ей замечания, всегда добавляя: «Не забывай, ты Образцова, а это обязывает».
– И она тебя примет? Нужна ли ты ей? – заворачивая в тряпицу хлеб, спросила Геда.
– Не знаю. Тетя любила моего отца… своего брата. Так мама говорила.
– Если бы она тебя хотела спаси от отчима, то давно бы сделала это.
– Мария Николаевна не догадывается, какой Яков Петрович человек.
– Ты не сказала мне, отчего он на тебя набросился?
– Подобное случалось и ранее…
Саша опустила глаза и сцепила пальцы перед собой. Ей не хотелось возвращаться в тот час, когда ее доверие было растоптано, когда правда оказалась жестокой и горькой. Слова застряли в груди, а имя Павла полыхнуло огнем. Сейчас, когда физическая боль пошла на спад, боль душевная начала набирать силы.
– В мире нет порядка, нет определенности, но тем не менее все и всегда получается правильно. – Геда бросила на горячую сковородку топленое сало, оно зашипело, заскворчало, и по комнатушке понесся ароматный и тяжелый запах свинины. – И твой листок ветер донесет куда следует. А что плохо тебе, так то хорошо. И чем хуже, тем оно лучше.
– Почему? – спросила Саша, чувствуя, что Геде и без ее объяснений понятно многое.
– Ветер на спад пойдет.
Неужели наступит момент, когда плохое растворится, уйдет страх и на душе станет тепло и уютно? Примет ли Мария Николаевна Чернышева свою племянницу-беглянку? Да и как попасть ей на глаза в мешковатой старой одежде, подаренной цыганкой? Сейчас и широкая юбка, подвязанная веревкой, и большая мужская рубаха, и тонкая черная собачья шубейка казались самыми лучшими вещами на свете: они согревали. Но пустят ли в таком виде на порог приличного дома в Петербурге?
– Ты все видишь и знаешь, – тихо произнесла Саша. – Отчего так?
– Не все.
– Но многое.
Геда неторопливо вылила на глубокую сковороду жидкое тесто, посыпала его сушеной зеленью, отправила в печь и только потом ответила:
– Ты пришла и уйдешь, печаль свою здесь оставишь, жизнь свою нарисуешь. Вот так. – Геда взяла клюку и начертила в воздухе чудные линии и знаки. – А я ходить буду, дышать… Все во мне осядет, придет другой человек и тоже рисовать станет.
– Я не понимаю тебя.
– Это хорошо, это правильно, – сказала Геда и засеменила к двери.
– Подожди! – Саша подскочила со скамьи и устремилась к цыганке. – Погадай мне, пожалуйста. Мне бы хоть что-нибудь узнать о будущем… Пусть самый маленький кусочек, капельку.
Она и сама не знала, о чем конкретно хочет спросить, да и страшилась плохого предсказания. Но, с другой стороны, терять нечего, а надежда услышать утешающие слова сливалась с каждым ударом сердца. Вот только бы не прозвучало ужасное пророчество…
Развернувшись, сдвинув брови, Геда бросила быстрый взгляд на ладонь Саши и грубо ответила:
– Не буду тебе гадать. Твоя рука – лишь половина руки.
– Я опять не понимаю…
– Нечего тут понимать. Не свободна ты. Как останешься одна, сядь, закрой глаза и слушай. Да руку, руку к сердцу прижми! Все и узнаешь.
– Геда, ты наверняка многим гадала, а мне не хочешь… Я же решилась, скажи правду.
Старая цыганка еще раз взяла руку Саши и долго смотрела на паутину тоненьких линий, убегающих влево и вправо. По ее лицу проносились тени, губы то сжимались, то разжимались, седая прядь подрагивала в такт тяжелому дыханию.
