Я уже собираюсь уходить, но оглядываюсь в последний раз. Я знаю, что невозможно просто так почувствовать присутствие человека. Может, я все-таки заметила его краем глаза, когда шла через лобби?
Люди используют поэтический язык для описания явлений, которых не понимают. Стоит поискать, и всегда находится научное объяснение.
Так или иначе, это он. Он здесь.
Даниэль
ОНА ИДЕТ мне навстречу. Пару часов назад я бы подумал, что сейчас ее лицо выражает безразличие. Но я становлюсь экспертом по Наташе и вижу, что это безразличие напускное. Скорее всего, она рада меня видеть.
– А что случилось с твоим собеседованием? – спрашивает она, едва оказавшись возле меня.
Никаких объятий. Никакого «рада тебя видеть». Возможно, я не такой уж и эксперт по Наташе. Я должен излагать факты или говорить правду? (Любопытно, но это не всегда одно и то же.)
Факт: я перенес собеседование.
Правда: я перенес его, чтобы еще немного побыть с Наташей.
Я выбираю правду:
– Я перенес его, чтобы еще немного побыть с тобой.
– Ты в своем уме? На кону твое будущее.
– Я не сжег мосты, Таша. Я просто перенес собеседование.
– Кто это – Таша? – спрашивает она, улыбаясь уголком рта.
– А как у тебя все прошло? – Я киваю в сторону лифта. Ее улыбка тотчас исчезает. Себе на заметку: не поднимать снова эту тему.
– Отлично. Я должна вернуться сюда в три тридцать.
Я смотрю на телефон: 11:35.
– Похоже, мы можем провести еще немного времени вместе, – говорю я.
Я жду, что она закатит глаза, но она не закатывает их. Победа. Она едва заметно поеживается и потирает ладонями предплечья. Я вижу, что ее кожа покрылась мурашками, и теперь могу сказать, что узнал о ней еще один факт: она не любит холод. Я подхватываю ее куртку и помогаю ей одеться. Она просовывает одну руку в рукав, затем вторую, а потом быстро накидывает куртку себе на плечи. Я поправляю ей воротник, прикасаюсь к ее шее сзади, и она едва заметно подается назад. Ее волосы щекочут мне нос. Это мелочь, но отчего-то мне кажется, словно это происходило с нами уже не раз.
Наташа поворачивается, и я быстро убираю руки, чтобы случайно не дотронуться до нее еще раз.
– Ты уверен, что не ставишь под угрозу…
– Если честно, я не думаю об этом.
– А стоило бы. – Она замолкает и смотрит на меня взглядом, полным тревоги. – Ты сделал это из-за меня?
– Да.
– А почему ты так уверен, что я того стою?
– Интуиция, – отвечаю я.
Не знаю почему, но ей я могу говорить правду, не задумываясь.
Она едва заметно вздрагивает.
– Ты невозможный…
– Наверное, – говорю я.
Она смеется, глядя на меня своими искрящимися черными глазами, а потом спрашивает:
– Что будем делать?
Мне нужно постричься, а еще отнести отцу кошелек. Я не хочу делать ни то ни другое. Что мне хочется – это найти какое-нибудь уютное местечко и остаться с ней наедине.
Но папе нужно отнести кошелек. Я спрашиваю, готова ли она совершить путешествие в Гарлем, и она соглашается. Правда, это не самая лучшая идея. Если есть идеи хуже этой, мне они неизвестны. Мой папаша шокирует ее, это уж точно. Она познакомится с ним и решит, что я стану таким же, как он, через пятьдесят лет, и сбежит от меня. Я бы на ее месте сделал то же самое.
Мой папа – своеобразный мужчина. Я говорю «своеобразный», но имею в виду «нереально странный». Во-первых, он вообще ни с кем не разговаривает, кроме покупателей. В том числе ни со мной, ни с Чарли. Головомойки разговорами не считаются. Если все же считаются, тогда за это лето и осень он сказал Чарли больше, чем за все девятнадцать лет его жизни. Возможно, я преувеличиваю, но совсем незначительно.
Не знаю, как я объясню отцу или Чарли присутствие Наташи. Насчет Чарли я, по правде говоря, не сильно беспокоюсь, а вот отец ее заметит. Он поймет, что между нами что-то есть, так же как всегда безошибочно определяет, кто из посетителей магазина – потенциальный вор и кому можно продать товар в рассрочку, а кому нет. Позже, за ужином, он что-нибудь скажет матери на корейском тем самым тоном, которым обычно жалуется на американцев. Я пока не хочу, чтобы они говорили об этом. Мы с Наташей еще не готовы к подобному давлению со стороны.
Наташа говорит, что все семьи странные, и это правда. После того как мы покончим со всеми этими делами, я обязательно попрошу рассказать о ее семье.
Мы спускаемся в метро.
– На старт, – улыбаюсь я.
Наташа
ДО ГАРЛЕМА ЕХАТЬ всего двадцать пять минут на метро, но, приезжая сюда, оказываешься словно в другой стране. Вместо небоскребов – небольшие, жмущиеся друг к другу магазинчики с яркими навесами. Воздух кажется прозрачнее, почти как в пригороде. Большинство людей, которых мы встречаем на улицах, – чернокожие.
Даниэль молчит, пока мы идем по бульвару Мартина Лютера Кинга к магазину его родителей. Он замедляет шаг, когда мы проходим мимо пустой витрины с огромной вывеской «СДАЕТСЯ В АРЕНДУ» и ломбарда с зеленым навесом. Наконец мы останавливаемся перед специализированным магазином для чернокожих, где продаются средства для ухода за волосами и прочая косметическая продукция. Он называется «Красота черных волос». Я часто захожу в такие.
– Сходи в магазин и выбери мне какое-нибудь средство для выпрямления волос, – просит мама через каждые два месяца. Это известный факт, что всеми косметическими магазинами для чернокожих владеют корейцы, – такая вот несправедливость. Не знаю, почему мне сразу не пришло это в голову, когда Даниэль сказал, что его родители держат свой магазин.
Я не могу рассмотреть, что находится внутри магазина, потому как стекла витрины заклеены старыми, выцветшими на солнце плакатами с изображениями улыбающихся чернокожих женщин в костюмах и с одинаково уложенными волосами. По всей видимости – и это доказывают плакаты в витрине, – посещать важные мероприятия можно людям только с «деловыми» прическами. Даже моя мама была недовольна, когда я решила носить афро. Она заявила, что это выглядит не «по-деловому». Но мне нравится моя прическа. Хотя ничего против длинных выпрямленных волос я не имею и раньше так и ходила. Я рада, что есть выбор. Рада, что я могу его сделать. Даниэль так нервничает, что я ощущаю его нерешительность. Интересно, ему так неловко из-за того, что я скоро встречусь с его отцом, или из-за политики их магазина? Он поворачивается ко мне и, взявшись за свой галстук, водит им из стороны в сторону, словно все это время тот был слишком туго завязан.
– Мой папа, он, если честно… – Даниэль замолкает, а потом начинает снова: – А мой брат, честно говоря…
