Желаемый паспорт Жолквер получил незамедлительно, а в качестве дополнительной награды за усердие министр финансов Е. Ф. Канкрин выдал ему 300 рублей. Чтобы оценить размер полученного Жолквером вознаграждения, можно напомнить, что сумма в 300 рублей составляла тогда годовое жалованье (правда, без так называемых «столовых») старшего адъютанта Главного штаба в звании гвардии капитана (того же Борщова). Насколько можно судить, Жолквер был удовлетворен оказанной ему милостью.
«Мои счастливые дни миновали…»
Французский посол о воцарении Николая I
Известно, что Николай I в 1825 году до последней возможности сопротивлялся принятию императорской короны. Он никогда не готовился к роли императора и, главное, не желал им быть, полагая, как и все в России, что шапка Мономаха по закону принадлежит его старшему брату Константину. Потому-то великий князь Николай Павлович и присягнул 27 ноября 1825 года «Государю Императору Константину Павловичу», как только получил известие о кончине в Таганроге Александра I.
Одновременно он привел к присяге «государеву роту» лейб– гвардии Преображенского полка и ряд сановников (в том числе военного губернатора Санкт-Петербурга графа М. А. Милорадовича), оказавшихся в этот момент в Зимнем дворце. Когда о принятой присяге сообщили вдовствующей императрице Марии Федоровне, она пришла в отчаяние и отчитала сына за поспешность. В числе немногих посвященных императрица знала, что еще летом 1823 года Константин с согласия Александра I отказался от наследования престола в пользу Николая. Царский манифест по этому поводу в строжайшей тайне был отдан на хранение московскому митрополиту Филарету в запечатанном конверте с собственноручной надписью государя: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого деяния». Копии манифеста в запечатанных конвертах были отправлены в Государственный совет, Сенат и Синод.
До сих пор историки не пришли к единому мнению, знал ли Николай Павлович об этом манифесте и уготованной ему миссии. Но факт остается фактом: 27 ноября он присягнул Константину и не желал отказываться от данной им присяги даже после того, как его ознакомили с копией манифеста от 16 августа 1823 года, передававшего ему права на русский престол. Великий князь упорствовал вплоть до 12 декабря, когда из Варшавы пришло подтверждение решительного отказа Константина от престола.
Затянувшееся почти на три недели междуцарствие грозило непредсказуемыми последствиями, тем более что из разных источников Николаю сообщали о готовящемся со дня на день восстании в столичном гарнизоне. Между тем Константину присягнул уже не только Петербург, но и Москва. По каким-то причинам митрополит Филарет не рискнул распечатать хранившийся в алтарной части Успенского собора Кремля секретный пакет и огласить его содержание, прежде чем с копией манифеста не ознакомились в Петербурге.
На исходе дня 12 декабря 1825 года великий князь наконец преодолел мучившие его сомнения и принял окончательное решение. Срочно был составлен соответствующий манифест, опубликованный 13 декабря одновременно с манифестом Александра I от 16 августа 1823 года и документами, подтверждающими формальный отказ Константина Павловича от прав на корону.
С раннего утра 14 декабря в северной столице должна была начаться вторичная присяга – на этот раз императору Николаю I. Что происходило в течение этого дня и чем он завершился – достаточно хорошо известно, как известно и то, как вел себя Николай, лично руководивший подавлением бунта.
Гораздо меньше мы знаем о том, что происходило тогда в душе молодого императора, демонстрировавшего своему окружению хладнокровие и непреклонную волю восстановить порядок ценой минимальных жертв.
Имеющиеся немногие свидетельства близких к Николаю людей единодушно говорят о пережитом им 14 декабря глубоком потрясении, повлиявшем на его характер, да и на все последующее тридцатилетнее царствование, добавим мы от себя. «Я увидела в нем как бы совсем нового человека», – записала 15 декабря в свой дневник императрица Александра Федоровна, супруга Николая Павловича. «…Я не могла не оплакивать того, что наша прежняя частная жизнь в нашем собственном милом доме кончилась! – читаем мы в ее дневнике запись от 19 (31) декабря. – Теперь я вижу Николая так редко. Началась новая жизнь. И как сурово она началась! Когда я обняла Николая 14 декабря… я чувствовала, что он вернулся ко мне совсем другим человеком. Когда он ушел на другое утро, я так восхищалась им, он представлялся мне таким возвышенным; и все же я плачу о том, что он уже не прежний Николай»72.
«Эта ужасная катастрофа придала его лицу совсем другое выражение», – отметила вечером 14 декабря в своем дневнике вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать Николая Павловича73.
Среди немногих облеченных доверием молодого государя лиц, перед которыми он не скрывал своих истинных чувств, пережитых 14 декабря 1825 года, мы находим одного иностранца – графа Огюста де Ла Ферроне, посла короля Франции Карла X в России. Его подробные отчеты министру иностранных дел барону де Дама о событиях тех дней сохранились в Архиве Министерства иностранных дел Франции в Париже, где я с ними и познакомился. В данном случае нас интересуют прежде всего те фрагменты из донесений Ла Ферроне, которые проливают свет на личность Николая I и его настроение в первые дни царствования, отмеченные несмываемой печатью трагических событий в Петербурге.
Но прежде следует сказать несколько слов об авторе этих свидетельств.
Граф Огюст-Пьер-Мари Феррон де Ла Ферроне (1777 – 1842) принадлежал к числу убежденных приверженцев Бурбонов, изгнанных из Франции в годы революции. В юности он сражался в рядах эмигрантской армии принца Конде, где встретился и подружился с герцогом Беррийским, сыном младшего брата казненного Людовика XVI графа д’Артуа (с 1824 года – короля Карла X). В качестве адъютанта герцога Беррийского Ла Ферроне выполнял отдельные дипломатические поручения эмигрантского двора Людовика XVIII. Так, в 1812 году он побывал в России, где вел переговоры с Александром I и познакомился с тремя его братьями – Константином, Николаем и Михаилом.
В годы Реставрации Бурбонов граф де Ла Ферроне стал полевым маршалом и пэром Франции, был послом в Дании, а в 1819 году получил назначение на пост чрезвычайного и полномочного посла в России. В Петербурге он возобновил прежние знакомства и очень скоро стал своим человеком в тамошнем великосветском обществе. Наиболее близкие, доверительные отношения у графа де Ла Ферроне сложились с великим князем Николаем Павловичем, с которым они запросто встречались и свободно беседовали на самые разные темы. «Я часто бывал у него и проводил с ним многие часы в совершенно откровенных разговорах», – писал Ла Ферроне в одном из донесений в Париж74. Их дружбе не помешала даже почти двадцатилетняя разница в возрасте. Все это делает свидетельства Ла Ферроне важным источником для понимания образа мыслей и действий Николая в декабре 1825 года.
