Моя любовь всегда с умом одета, Наряд к лицу зимой, весной и летом. В одеждах красоты ни капли не лишится, Но, сбросив их, в богиню превратится.
Никакие волнения и перемены XVII в. не смогли до конца победить новый взгляд на любовь. В ту эпоху родилась – и с тех пор никогда полностью не умирала – современная мысль о том, что сексуальные побуждения толкают мужчину и женщину на достижение недостижимого, на чудесное совершение невозможного.
Пришел новый век с новыми идеалами, но спросим, повторяя Литтона Стрейчи24: «Как дать ясное представление об их утонченности и наивности, деликатности и жестокости, добродетели и похотливости?»
Дальше он говорит:
«…безусловно, по земле никогда не ступала столь барочная личность, как величайшее явление елизаветинской эпохи – сама Елизавета… Под ее непроницаемыми одеждами – огромным кринолином, накрахмаленными оборками, широченными рукавами, жемчугами, шлейфами, золотым кружевом – исчезали женские формы, вместо которых мужчины видели имидж – величественный, поразительный, самостоятельно созданный имидж царственности, неким чудом оживший».
Елизавета спасла своей женственностью и себя и Англию. Литтон Стрейчи продолжает:
«У окружавших ее в старости молодых людей она училась и прочно усваивала выражения романтической страсти. Государственные дела совершались под фанданго вздохов, экстаза, торжественных заявлений. Успехи принесли ей колоссальный престиж, который возрастал еще больше в трансцендентальной атмосфере личного обожествления. Приближаясь, мужчины ощущали сверхчеловеческий эффект ее присутствия. Никакое почтение не казалось чрезмерным перед подобной божественностью».
Елизавета возвысила женский пол от полного ничтожества до высшего превосходства. Любовь стала прекрасным изящным чувством, ибо женщин обожали, обхаживали, ожидая от них вдохновения мужчин.
Томас Отуэй писал:
О Женщина прелестная! Ты создана Природой Для усмиренья дикарей-мужчин; С тебя мы пишем ангелов прекрасных; В тебе мы ищем веру в Небеса, Ты – дивное сиянье, чистота и правда, Ты – радость вечная и вечная любовь.
Жорвен де Рошфор в своем «Описании Англии» сообщает:
«Этот народ высоко чтит своих женщин, за которыми ухаживают со всей мыслимой галантностью… Англия – рай для женщин, тогда как Испания и Италия для них – чистилище».
Но женщины, нравственные или безнравственные, были прекрасными, желанными, соблазнительными. Джон Донн, бывший до принятия святых обетов страстным любовником, написал стихи, свидетельствующие о радости и удовольствии елизаветинцев от любовной игры:
Сбрось пояс…
Долой расшитый блестками нагрудник, Прочь кружева… Избавься от корсета, что зависть вызывает у меня… Позволь моим рукам пройти вперед, назад, промежду, выше, ниже. Моя Америка! Мой новый континент… Блаженство для меня открыть тебя… Сплошная нагота, сплошная радость… Свободно, словно перед акушеркой, Предстань передо мной; все сбрось, вот так, И белое белье. Ты так чиста, что нечего стыдиться. Чтоб научить тебя, я сам уже раздет. Какое же тебе еще прикрытье нужно, кроме мужского тела?
В любовной жизни подданных этой новой Англии неизбежно присутствовали и низменные страсти. Мужчины были энергичными, мужественными, в моду вошли пираты, искатели приключений вроде Дрейка, Хокинса25, Рэли.
Конечно, кроме Елизаветы были другие женщины – оригинальные личности с сильным характером. Одна из них – Мэри Герберт, графиня Пемброк, сестра сэра Филипа Сидни26. Красавица, покровительница мудрецов и ученых, опытный химик, она проводила много времени в лаборатории со сводным братом сэра Уолтера Рэли.
По свидетельству Обри27, «она была весьма сладострастной, приказав по весне, когда жеребцы лезут на кобылиц, приводить их к той части дома, где имелась наблюдательная площадка, откуда смотрела и радовалась их занятиям, а затем и сама предавалась им с собственными жеребцами. Одним из великих ее кавалеров был горбун Сесил, граф Солсбери».
