Условия австрийского ультиматума ошеломили Париж и Лондон. 24 июля, на первом с начала кризиса заседании сент-джеймского кабинета, руководители Форин офис подчеркнули необходимость единства действий своей страны с Францией и Россией, поскольку будущая «борьба будет вестись не за обладание Сербией, но между Германией, претендующей на установление политической диктатуры в Европе, с державами, которые стремятся отстоять свою свободу». Таким образом, в Лондоне уже тогда понимали, что локальным конфликтом дело не обойдется. Однако далее сбора флота в Портсмуте в преддверии его возможной мобилизации британские власти решили пока не идти (в предмобилизационную готовность свои сухопутные и военно-морские силы они привели 27 июля). Официальный Петербург также был не на шутку встревожен. Большинство пунктов австрийского ультиматума «неприемлемо для независимого государства», отметил Николай II, и в ответ на телеграфный запрос Белграда заверил сербского монарха, что «Россия ни в каком случае не останется равнодушной к участи Сербии», но направит главные усилия к предотвращению войны, пока на это «остается хоть малейшая надежда». Германского посла в Петербурге руководитель русского дипломатического ведомства прямо предупредил, что «если Австрия проглотит Сербию, мы начнем с ней войну».
С санкции царя 24 июля Сазонов экстренно созвал Совет министров, предметом обсуждения которого стал сербо-австрийский вопрос. Члены кабинета одобрили предложенную Сазоновым осторожную линию поведения. Белграду было рекомендовано добиваться продления срока австрийского ультиматума и передачи его конфликта с Веной на рассмотрение конференции великих держав. Русские министры были особо озабочены тем, чтобы превентивные меры самой России, о которых они совещались с императором в Петергофе на следующий день, не могли быть истолкованы как недружественные в отношении Германии, а выглядели направленными исключительно против Австро-Венгрии. С той же целью, а также боясь опоздать с развертыванием армии (в Генштаб начали поступать сведения о военных приготовлениях Австрии в Галиции), военное руководство настояло на введении в ночь на 26 июля «предмобилизационного периода». Имелось в виду срочное возвращение войск из летних лагерей на постоянные квартиры, отмена отпусков, проверка запасов и т. д. с возможной (по усмотрению МИД) последующей мобилизацией, но только четырех «южных» военных округов — Киевского, Одесского, Московского и Казанского. Даже пограничный Варшавский округ, не говоря о «северных», сначала поднимать не предполагалось. В общем, речь шла о не предусмотренной планом «частичной» мобилизации.
К счастью, эта безответственная царско-сухомлиновская импровизация[32] так и осталась на бумаге. В случае ее осуществления внеочередная мобилизация накануне большой войны грозила обрушить весь русский мобилизационный план и привести к транспортному коллапсу. С чисто военной точки зрения она не имела большого значения, однако ее объявление 29 июля вызвало широкий международный резонанс. Такой шаг Петербурга, нередко оцениваемый как «провокационный» и сделавший войну «неизбежной», издавна выступает важным аргументом в системе доказательств тех историков, которые в той или иной степени возлагают на Россию ответственность за развязывание войны. Противники этой точки зрения, как и пишущий эти строки, полагали и полагают, что объявленные таким образом меры предосторожности, независимо от их военной целесообразности, явились неизбежной ответной реакцией России на действия Австро-Венгрии и стоявшей за ее спиной Германии. В сложившейся ситуации капитуляция России перед ними, справедливо отмечает британский историк Доминик Ливен, нанесла бы «чудовищный», а может быть, и невосполнимый удар и по ее престижу на Балканах и Ближнем Востоке, и по ее внешнеполитическим интересам. К тому же, как признают и сторонники первой точки зрения, сама по себе даже всеобщая мобилизация еще не делала войну неотвратимой.
Отвергнув 26 июля примирительные встречные предложения Белграда, в полдень 28-го числа Австрия объявила Сербии войну. Хотя вечером 29 июля глава Форин офис сообщил германскому послу, что его страна не останется в стороне от возможного общеевропейского вооруженного конфликта, канцлер Бетман-Гольвег продолжал домогаться от Лондона объявления о своем нейтралитете. В последовавшем новом раунде мирных инициатив держав (на которые Берлин настоятельно рекомендовал Вене публично отреагировать, дабы не выглядеть в глазах мирового сообщества откровенным агрессором) Россия приняла участие прямым обращением Николая II к германскому императору. В телеграмме, отправленной в ночь на 29 июля, царь возмущался «подлой войной» Австрии против Сербии, предостерегал от эскалации конфликта и просил кайзера умиротворить Вену. Но австрийская армия в тот же день перешла границу и начала обстрел Белграда.
Получив через несколько часов маловразумительную, но обнадеживающую по тону депешу Вильгельма, Николай заколебался и вознамерился приостановить «частичную» мобилизацию[33]. Его телефонные объяснения по этому поводу со своими министрами затянулись до позднего вечера 29 июля.
В общем, эта июльская среда выдалась для царя «необычайно беспокойной»: «Меня беспрестанно вызывали к телефону то Сазонов, или Сухомлинов, или [начальник Генштаба] Янушкевич. Кроме того, находился в срочной телеграфной переписке с Вильгельмом», с раздражением отметил он в дневнике. Однако Сазонов из параллельных бесед с германским послом уже вынес твердое убеждение, что войны с Германией избежать не удастся[34]. Заручившись поддержкой высшего военного руководства, на следующий день он сумел убедить императора лучше «тщательно озаботиться» подготовкой к конфликту, «нежели из страха дать повод к войне быть застигнутым ею врасплох» другими словами, отменив «частичную» мобилизацию, начать полноценные приготовления к войне.
Общая мобилизация по «литере А», то есть, по сути, с прицелом на боевые действия против Австро-Венгрии, была объявлена в ночь на 31 июля[35]. В русских военных кругах осознавали странность сложившейся ситуации. «Войну мы не объявили и вызова со стороны Австрии не получили, а мобилизуемся именно против нее», — вспоминал о недоумении своих коллег в первые дни августа 1914 г. генерал С.А. Щепихин, тогда — офицер штаба Киевского военного округа. Сбор запасных начался на следующий день, по всей стране на призывные пункты явилось до 96% призывников — больше, чем ожидали даже в Генштабе.[36] На объявление Петербургом всеобщей мобилизации кайзер отреагировал манифестом, в котором сообщил своим подданным о желании России и ее союзников «погубить Германию», начав против нее «войну на уничтожение». 31 июля Германия была приведена в «состояние опасности войны» («Kriegsgefahrzustand»). Но это был лишь эвфемизм, за которым скрывалась та же мобилизация. Таким образом, мобилизация и развертывание армий России и Германии были начаты с разницей в сутки, но имели разнонаправленные векторы: основная часть русских войск развертывалась против Австро-Венгрии, а немецких — против Франции.
