Идеал Николая
Тем временем грядущий хаос только приуготовлялся всеми текущими событиями. И роль главной жертвы была отведена царю Николаю Второму.
Почему?
Ответ найдем в самой личности государя и в тех обстоятельствах, которые сопутствовали его правлению и жизни (что, впрочем, было для него одно и то же).
У Гурко читаем: «Россия для государя отнюдь не была «вотчиной», хотя подчас поступал он именно так, как вотчинный владелец. Постигал он и то, что не Россия для него, а он для России. При этом Россию, русский народ он горячо любил. В его устах слова «наша матушка Россия» не были пустым звуком. Но в чем реально состояла польза России — он себе сколько-нибудь точного отчета не отдавал. В особенности это ясно сказалось в делах Дальнего Востока, где он стремился расширить свои владения, не думая о том, насколько это нужно России и русскому народу».
Из всех русских самодержцев Николай Второй больше всех походил на царя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим. И сына своего государь назвал в честь него. Тот был его идеалом — царь-молитвенник.
Николай как-то в присутствии отца рассказывал царевичу Алексею эпизод из царствования Алексея Михайловича: во время очередного бунта государь вышел к ропщущему народу с иконой, уговаривая «чтоб им от шуму перестать». Алексей спросил:
— И что же, перестали?
Николай обратил взгляд к моему отцу, словно ища у него поддержки. Молчание затянулось. Отец вздохнул:
— Скажи, что ли, правду.
— Не перестали.
Уверена, отец не знал этого эпизода из истории царствования Алексея Михайловича. Но опытное знание никогда не давало ему ошибаться.
Слабая воля ищет волю сильную
Николай Второй не имел нужного руководства. Это вовсе не означает, что он нуждался в диктовке — сделай то, не делай так. Ему не хватало силы, энергичного направления сил, которые он сам высвободить в себе не мог.
У Гурко: «В личности Николая Второго наблюдалось странное и редкое сочетание двух по существу совершенно противоположных свойств характера: при своем стремлении к неограниченному личному произволу, он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повиноваться. Основным качеством народного вождя — властным авторитетом личности — государь не обладал вовсе. Он и сам это ощущал, ощущала инстинктивно вся страна, а тем более лица, находившиеся в непосредственных сношениях с ним.
Всецело побороть природную застенчивость не удалось Николаю Второму до самого конца его довольно продолжительного царствования. Застенчивость эта была заметна при всяком его выступлении перед многолюдным собранием, и выработать внешние приемы непринужденного царственного общения со своими подданными ему так и не удалось. Внешним образом смущение государя выражалось, например, в столь известном постоянном поглаживании усов и почесывании левого глаза. То, что так легко давалось их царственным предшественникам, что в совершенстве осуществляли Александр Третий и вдовствующая императрица Мария Федоровна, никогда не было усвоено Николаем Вторым, а в особенности его супругой».
Все события сходятся к тому, что именно поиском такого энергического начала государь был озабочен.
Возьмем опять Гурко: «Несомненно, однако, что и положительная наука все более склонна признавать за неоспоримые факты многое из того, что сравнительно недавно считалось измышлением грубого суеверия и непроходимого невежества. Сила воздействия человеческого духа на материальные явления все более научно подтверждается, а сфера этого воздействия все более расширяется. Распутин при помощи концентрации своей воли становился посредником между какой-то неведомой оккультной силой и производимыми ею материальными явлениями. Можно, кроме того, считать вполне установленным, что Распутин обладал силою гипнотического внушения, доходившей до степени необычайной. Каким-то внутренним напряженным сосредоточением своей воли он в отдельных случаях достигал результатов столь же неожиданных, сколь и исключительных».
У Евреинова: «Эффект «воздействия» сильной воли испытывался каждым из знакомившихся с Распутиным, испытывался сразу же и, насколько известно, без единого исключения».
Белецкий, описывая отца и Николая Второго, замечал: «Это была сильная воля и слабая воля».
Не будет дерзостью сказать, что государь и отец двигались навстречу друг другу. При этом внутренние устремления государя в значительной степени входили в противоречие и даже столкновение с тем, что окружало его.
Жевахов пишет: «Что представлял собою государь император? Это был прежде всего богоискатель, человек, вручивший себя безраздельно воле Божией, глубоко верующий христианин высокого духовного настроения, стоявший неизмеримо выше тех, кто окружал его и с которыми государь находился в общении. Только безграничное смирение и трогательная деликатность, о которых единодушно свидетельствовали даже враги, не позволяли государю подчеркивать своих нравственных преимуществ пред другими… Только невежество, духовная слепота или злой умысел могли приписывать государю все то, что впоследствии вылилось в форму злостной клеветы, имевшей своей целью опорочить его, поистине, священное имя. А что это имя было действительно священным, об этом свидетельствует, между прочим, и тот факт, что один из социалистов-революционеров, еврей, которому было поручено обследование деятельности царя, после революции, с недоумением и тревогою в голосе, сказал члену Чрезвычайной следственной комиссии А. Ф. Романову: «Что мне делать! Я начинаю любить царя».
Царь разуверился во всех
Теперь дам слово великому князю Александру Михайловичу. Он трезвее многих других оценил характер и способности своих родственников: «Стройный юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай Второй провел начало своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и слушая с чувством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних его мнения принимались дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать, а потому последний царь всея Руси глубоко вздыхал, когда во время утреннего приема высших сановников империи ему возвещали о приходе с докладом одного из его дядей.
Они всегда чего-то требовали. Николай Николаевич воображал себя великим полководцем. Алексей Александрович повелевал моряками. Сергей Александрович хотел бы превратить Московское генерал-губернаторство в собственную вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусств.
Все они имели, каждый своих, любимцев среди генералов и адмиралов, которых надо было производить и повышать вне очереди, своих балерин, которые желали бы устроить «русский сезон» в Париже, своих удивительных миссионеров, жаждущих спасти душу императора, своих чудодейственных медиков, просящих аудиенции, своих ясновидящих старцев, посланных свыше и т. д. Я старался всегда обратить внимание Николая Второго на навязчивость наших родных».
