Правда, Аркадий первый был несомненно талантлив, а Аркадий второй только старателен, но, набив руку и наловчившись в умении нанизывать чепуху на чепуху, Аркадий Сергеевич вполне преуспевал
Аверченко спасал талант Образцу Аркадия Тимофеевича слепо следовал Аркадий Сергеевич, — во всем, кроме диапазона дарования» (Искандер-Бек [А. И. Гидони]. Всем сестрам по серьгам // День. 1922. 17 сентября).
Высказывание Зозули мы склонны объяснить обыкновенной профессиональной завистью, ведь Аверченко настолько доверял Бухову, что часто даже не читал его рукописи, и тем не менее немедленно отправлял в печать все, что тот приносил! Что касается второго суждения, то у Гидони были с Буховым личные счеты. Мы же, неплохо зная творчество Аркадия Бухова, никак не можем согласиться с тем, что он был эпигоном Аверченко. Желающим проверить наше утверждение советуем приобрести сборник его произведений, выпущенный московским издательством «Эксмо» в серии «Антология сатиры и юмора России XX века» (2005). У Бухова была своя творческая манера: преобладание облегченного синтаксиса («телеграфный стиль»), необыкновенно афористичный язык (произведения Аверченко как раз этим не отличались). В качестве иллюстрации хотелось бы привести выдержки из юмористического очерка «Мученики» (1916), посвященного проблеме полноты, которая была актуальна и для самого Бухова, и для его друга Аверченко:
«Ни с одним из физических недостатков люди так неохотно не мирятся, как с толщиной
Человек с оторванным ухом просто забывает о нем и очень сухо принимает все сожаления окружающих:
— На мой век и одного хватит. У рыбы совсем нет, а пойдите, приступитесь к ней. Осетрина — три рубля фунт, а в фунте и смотреть нечего. Кожа да жир…
Толстяки, наоборот, вечные мученики
Толстый человек не имеет права страдать
Если он задумчиво облокотится на кресло, оно медленно поедет на своих колесиках по полу. Если он встанет у стены, фигура его крупным и сочным пятном на светлом фоне обоев подчеркнет свою расплывчатость.
Он неминуемо должен опуститься на стул. Сразу, как опытный пловец, выныривает из-под воротничка лишний подбородок. Шея утолщается, и весь он приобретает вид случайного мешка с картофелем.
Сочувствия он не вызывает ни в ком.
А если толстый человек окончательно захандрит никто не подойдет к нему с таким же чувством, как к худому.
Только развязный гость похлопает по плечу и оповестит окружающих:
— Переел наш Арсений Никитич…
Толстому человеку вообще очень тяжело».
В сатириконском коллективе Бухов занимал значительное место: с середины мая 1917 года и вплоть до закрытия журнала он был соредактором «Нового Сатирикона». Максим Горький читал Бухова, когда у него болели зубы, и только так спасался! Имя этого писателя-юмориста хорошо знал Петербург.
В 1923 году, уже находясь в эмиграции, Бухов писал Аверченко:
«Года З½ —4 тому назад в Гродно стою я во время спектакля в нашем театре — был свободен после второго акта — и наблюдаю за порядком (мы это делали по очереди). Подходят ко мне два лощеных офицера — бывшие наши гусары или уланы. Один из них спрашивает:
— Скажите, вы Аркадий Бухов?
— Я.
— Вы действительно настоящий, из Петербурга?
— Да.
Подумал, посмотрел на меня исподлобья, повернулся и другому говорит вполголоса:
— Врет, сволочь. Станет Бухов в Гродно трепаться»[22].
Когда в 1971 году в Советском Союзе после долгого перерыва был переиздан буховский сборник «Жуки на булавках» (М.: Художественная литература), читатели немедленно и дружно украли его из большинства библиотек страны.
Были у Аверченко, как и подобает «королю», и свои придворные «пииты». Пальма первенства среди них принадлежала Саше Чёрному (Александру Михайловичу Гликбергу). Он был уроженцем Одессы, которая уже в то время славилась своими юмористами. Но популярность и несколько скандальная слава пришли к Чёрному в Петербурге: первая его публикация — политическая сатира «Чепуха» (Зритель. 1905. 27 ноября) — привела к закрытию журнала!
Псевдоним «Чёрный» полностью соответствовал мрачному и замкнутому характеру этого человека. О его «непробиваемости» ходили легенды; шутили: «Чёрный оживился настолько, что даже поднял глаза». Поэт писал о себе:
В литературном прейскуранте Я занесен на скорбный лист: «Нельзя, мол, отказать в таланте, Но безнадежный пессимист».
Приведем одно из самых известных дореволюционных стихотворений Чёрного — «Жалобы обывателя» (1906), — высмеивающее политизированность российского общества:
Моя жена — наседка, Мой сын, увы, эсер, Моя сестра — кадетка, Мой дворник — старовер.
Кухарка — монархистка, Аристократ — свояк, Мамаша — анархистка, А я — я просто так…
Дочурка — гимназистка (Всего ей десять лет!) И та социалистка, — Таков уж нынче свет!
От самого рассвета Сойдутся и визжат, — Но мне комедья эта, Поверьте, сущий ад.
Сестра кричит: «Поправим!» Сынок кричит: «Снесем!», Свояк вопит: «Натравим!», А дворник: «Донесем!» ………………………………. Молю тебя, Создатель (Совсем я не шучу),
Я русский обыватель — Я просто жить хочу! (Курсив Чёрного. — В. М.)
Три года (1908–1911) Чёрный сотрудничал с Аверченко, однако в «Сатириконе» не задержался. Причины ухода туманны. Корней Чуковский уверял, что поэт чувствовал себя там чужим: «Целый год, а, пожалуй, и дольше, тянулись его распри с редакцией, и, в конце концов, он покинул ее».
«Королева» Тэффи, «наследный принц» Бухов и «придворный поэт» Саша Чёрный были фигурами самостоятельными и никогда не входили в свиту «короля смеха» Аверченко. Но такая свита была. О ней писал Корней Чуковский, часто встречавший сатириконцев: «Завидев одного, можно было заранее сказать, что сейчас увидишь остальных. Впереди выступал круглолицый Аркадий Аверченко, крупный, дородный мужчина, очень плодовитый писатель, неистощимый остряк, заполнявший своей юмористикой чуть не половину журнала. Рядом шагал Радаков, художник, хохотун и богема, живописно лохматый, с широкими пушистыми баками, похожими на петушиные перья. Тут же бросалась в глаза длинная фигура поэта Потёмкина, и над всеми возвышался Ре-Ми (или попросту Ремизов), замечательный карикатурист — с милым, нелепым, курносым лицом» (Чуковский К. И. Современники. Портреты и этюды).
