Американец, теперь уже один, шел вниз по улице Риволи и кричал в свой мобильный телефон сквозь шум парижской улицы:
— Мы не можем больше ждать. Он — законченный преступник, полностью вышел из-под контроля.
Голос на другом конце телефона звучал, как эхо, с таким же американским акцентом — безупречным акцентом северо-восточных штатов — и с такой же злостью:
— Не отступай от плана. Он досконально и точно соответствует нашей цели. Его разработали те, кто гораздо умнее тебя, — отрезал голос старшего, находившегося за мили отсюда.
— Тех, кто умнее меня, здесь нет, — фыркнул в трубку молодой. — Они не видят то, что вижу я. Черт возьми, папа, когда ты будешь больше доверять мне?
— Когда ты будешь этого заслуживать. А пока я запрещаю тебе вести себя по-идиотски.
Молодой человек резко отключил свой телефон, выругавшись при этом. Он повернул за угол перед отелем «Регина», пересек площадь Пирамид. Зазевавшись, он едва не налетел на знаменитую позолоченную статую Жанны д’Арк, изваянную великим Фремье.
— Сука, — проворчал американец в адрес спасительницы Франции и, задержавшись, плюнул на нее, совершенно не беспокоясь, что его увидят за этим занятием.
Париж
20 июня 2005 года
Стеклянная пирамида И. М. Пея сверкала в утренних лучах летнего солнца. Морин и Питер, оба посвежевшие после полноценного ночного сна, вместе с другими туристами ждали очереди, чтобы войти в Лувр.
Питер оглядел посетителей, стоявших в длинной очереди, сжимая свои путеводители.
— Вся эта шумиха вокруг «Моны Лизы». Никогда этого не пойму. Самая перехваленная картина на планете.
— Согласна. Но пока они расталкивают друг друга, чтобы увидеть ее, в нашем распоряжении все крыло Ришелье.
Морин и Питер купили билеты и двухсторонний поэтажный план Лувра.
— Куда мы пойдем сначала?
Морин ответила:
— К Никола Пуссену. Я хочу сначала увидеть «Аркадских пастухов».
Они двинулись через крыло, где хранятся работы французских мастеров, разглядывая стены в поисках загадочного творения Пуссена.
Морин объясняла:
— Тамми рассказала мне, что эта картина является предметом споров на протяжении нескольких веков. Людовик XIV двадцать лет боролся за право обладать ею. Когда он наконец заполучил ее, то запер в подвале Версаля, где никто больше не мог ее увидеть. Странно, не правда ли? Почему, как ты думаешь, французский король так яростно сражался, чтобы получить это замечательное произведение искусства, а потом спрятал его от всего мира?
— Еще одна из многих загадок, — Питер сверял номера с путеводителем, который он держал в руке. — Как здесь сказано, картина должна быть прямо…
— Здесь! — воскликнула Морин. Питер подошел к ней, и они оба минуту пристально смотрели на картину. Морин прервала молчание, обернувшись к Питеру:
— Я чувствую себя так глупо. Как будто я ждала, что картина мне что-то расскажет. — Она снова повернулась к картине. — Ты пытаешься что-то сказать мне, Пастушка?
Питер замер, пораженный мыслью.
— Не могу поверить, что мне раньше не пришло в голову.
— Не пришло в голову что?
— Идея о пастушке. Иисус — это Пастырь Добрый. Может быть, Пуссен — или, по крайней мере, Синклер — указывали на Пастушку Добрую?
— Да! — воскликнула Морин немного громче, чем следовало, в восторге от этой идеи. — Может быть, Пуссен показывал нам Марию Магдалину как Пастушку, как главу паствы. Главу своей собственной церкви!
Питер отпрянул.
— Послушай, я такого не говорил…
— Ты и не должен был. Но посмотри, на надгробии в картине есть латинская надпись.
— «Et in Arcadia ego», — вслух прочитал Питер. — М-да. Непонятно.
— Как это переводится?
— Это не переводится. Это грамматическая белиберда.
— А твои предположения?
— Это либо очень плохая латынь, либо какой-то шифр. Буквальный перевод звучит как незаконченная фраза, приблизительно «И я в Аркадии». Это действительно ничего не значит.
Морин пыталась слушать его, но ее отвлек женский голос, который, разносясь по всему музею, стал настойчиво звать:
— Сандро! Сандро!
Она оглянулась вокруг в поисках источника голоса, прежде чем извиниться перед Питером:
— Извини, эта женщина отвлекает меня.
Голос зазвучал снова, на этот раз громче, раздражая Морин.
— Кто это?
Питер озадаченно посмотрел на нее:
— Ты кого имеешь в виду?
— Эту женщину, которая зовет…
— Сандро! Сандро!
Морин смотрела на Питера, а голос становился все громче. Питер явно его не слышал. Она повернулась, чтобы посмотреть на других туристов и студентов, увлеченно разглядывающих бесценные произведения искусства, висящие на стенах. Очевидно, больше никто не слышал настойчивый призыв, звучащий в Лувре.
— О, Боже. Ты ведь не слышишь его, правда? Никто не слышит, кроме меня.
Питер беспомощно посмотрел на нее:
— Не слышит что?
— Женский голос, который зовет: «Сандро! Сандро!» Идем.
Морин схватила Питера за рукав и потащила в направлении голоса.
— Куда мы идем?
— Мы следуем за голосом. Он идет оттуда.
Они торопливо пошли по музейным коридорам, Морин бросала через плечо извинения, расталкивая многочисленных посетителей. Голос превратился в настойчивый шепот, но все еще вел их в определенном направлении. И она решительно следовала за ним. Они пробежали обратно по крылу Ришелье, игнорируя пристальные взгляды раздраженной музейной охраны, потом спустились вниз на несколько ступенек и прошли по еще одному коридору, мимо знаков, указывающих на крыло Денон.
— Сандро… Сандро… Сандро!..
Голос внезапно умолк, когда Морин и Питер поднялись по огромной лестнице мимо статуи, символизирующей богиню Нику во всей ее крылатой славе. Повернув направо за угол, они увидели два менее известных произведения итальянского Возрождения. Питер сделал первое наблюдение.
— Фрески Боттичелли.
Понимание пришло к ним одновременно.
— Сандро. Алессандро Боттичелли.
Питер посмотрел на фрески, а потом снова на Морин:
— Здорово! Как ты это сделала?
Морин трясло.
— Я ничего не делала. Я просто слушала и шла за голосом.
Они обратили внимание на изображенные на фресках фигуры почти в натуральную величину, стоявшие рядом. Питер перевел Морин надписи на табличках:
