— Нет, Леся, наоборот.
«Он шутит?» — не поверила я, но «Леся» — домашнее, мамино — сбило меня с мысли и толку.
— Только не говорите, пожалуйста, никому, — выдавила через силу.
Он лишь кивнул — я поняла, так и будет, не скажет, не посмеется. Ему можно верить, решила я, и действительно безоговорочно поверила бы в любую чушь, что бы он ни сказал. Но Павел молчал. Смотрел на меня, не отрывая взгляда, и молчал. Я тоже. Смешное, глупейшее положение. Если б нас видели со стороны — решили б, что мы оба ненормальные.
— Странно, что я не видела вас раньше. Мы здесь уже месяц.
— Тридцать четыре дня, — уточнил он. — Вы прилетели с Малышевым. Стояли на бетонке испуганные, какие-то… трогательно-растерянные.
— Я не помню тебя.
— А ты на меня и не смотрела.
Он отвернулся, огляделся, уставился в небо, вздохнул и нехотя выпустил мою ладонь из своей:
— Мне пора.
Я с трудом удержалась, чтоб не брякнуть банально навязчивое: «А мы еще увидимся?» Или что-то в этом духе. Он ушел, а я так и осталась сидеть, еще не понимая, что произошло, но четко осознавая, что что-то произошло точно.
Тридцать четыре дня. Он пунктуально посчитал, сколько времени мы здесь. Но не попадался на глаза, не лез, как другие, с ухаживаниями, не навязывался в друзья. Значит ли это, что он и дальше не станет приближаться ко мне?
Вечером начальство немного успокоилось после утреннего происшествия, и замкомбрига, включив ненавистный мне полонез Огинского, начал накачивать себя спиртным.
Я решила, что пора мне уходить, и пошла искать Сашу. Он драил БТР и насвистывал.
— Сань, — потянула я за рукав тельняшки.
— Ну? — обернулся. — Ты чего, Лесь? Случилось что?
— Я спросить хотела, карты где можно купить?
— Какие карты? Кандагара, Джелалабада?
— Да ты что — игральные карты, обычные! Желательно новые, еще не игранные.
— Фьють! — почесал затылок Чендряков, соображая. — Попытаюсь… А зачем тебе?
— Надо, Санечка, очень надо.
— Чё ты мутишь? — прищурился он подозрительно. — Не вздумай в карты играть садиться!
Я знала привычку ребят играть на приз, желание, банку тушенки, реже — на афгани.
— Нет, Саша, глупо с вами играть, — улыбнулась я. — Шулер с шулером — мне куда? Я пасьянсы хочу раскладывать. А то сижу в штабе, от тоски сохну, пока Головянкин классику слушает, а комбриг лютует.
Парень оглядел меня, соображая, можно ли верить, и вздохнул:
— Ладно.
Огляделся и, свистнув, позвал новобранца:
— Нужны карты, новая колода. Час на то, чтоб найти.
— Товарищ сержант, где ж я их найду? — растерялся парнишка.
— А мне по… колено, — рявкнул ему в лицо. — В крайнем случае, роди, понял?!
— Понял, — и поплелся в сторону.
— Бегом, дурында! Е… с-студей!
— Зря ты его, — качнула я головой, запечалившись, что из-за моей блажи у солдата головной боли прибавилось.
— Кончай нотации читать, училка прямо!
И тут краем глаза я заметила его. Павел стоял метрах в двадцати от нас и о чем-то беседовал с лейтенантом Левитиным. Беседовал с ним, а смотрел на меня. И я стояла и смотрела на него, не зная: убежать, залезть под БТР, улыбнуться? Я очнулась — Саша помахал перед моим лицом ладонью:
— Алло, каптерка? — и покосился на Шлыкова. Тот сделал вид, что внимательно слушает товарища. — Так зачем, говоришь, карты? Пасьянс? — протянул прозорливый брат по оружию.
— Хочешь, тебя научу?
— Угу, — сплюнул он в сторону.
Карты мне все-таки достали, принесли прямо в модуль, но погадать, как я хотела, не удалось. Только разложила колоду, как в комнату ввалился пьяный Головянкин. Плюхнул на стол, прямо на карты, пакет с джинсами и японский магнитофон.
— Тебе! — ткнул пальцем в них.
— Спасибо, но мне не надо.
Я, конечно, с удовольствием бы добавила: комнаты перепутали, Сергей Николаевич, Галочка в соседней. Но побоялась обострить отношения и промолчала.
А Головянкин вдруг рухнул на колени и сгреб меня руками, пытаясь завалить на кровать:
— Для тебя, все для тебя… Только скажи: я генералом стану, вертолет тебе куплю, — хрипел, дыша мне в лицо перегаром. — Душу ты мне всю вынула, жить без тебя не могу… Ну, что тебе солдатня?!.. Молоденьких любишь? Они ж ничего не знают, не могут! Хрен с яйцами путают…
Я пыталась оттолкнуть его, вырваться — без толку. Пришлось пойти на крайние меры и изобразить приступ эпилепсии. Я, вытаращив глаза, дико закричала в лицо подполковнику и забилась, хаотично взмахивая руками, взбрыкивая ногами. Головянкин оторопел и чуть отодвинулся, соображая, что это со мной. Его затуманенный алкоголем мозг соображал хуже, чем хотел хозяин. Мне хватило пары секунд паузы, чтоб воспользоваться растерянностью сексуально озабоченного и от души врезать ему. Сергея Николаевича мотнуло в сторону, удар, пришедший под дых, свалил на пол, а пятка, напомнившая, где его главное достоинство, лишила желания обладать. Понятно — на пару минут, не больше, но мне хватит — я вылетела прочь из модуля.
Я, вообще-то, очень странный человек. Все нормальные люди сначала пугаются, потом соображают и только тогда действуют. У меня всегда в этом смысле была замедленная реакция и происходило все наоборот: сначала я действовала, потом соображала и только после — пугалась.
Один на один с больным на весь состав организма подполковником мне было не страшно — противно и мерзко до тошноты, но когда я вылетела на улицу в холодную темноту афганской ночи, до меня дошло: только что чудом избежала изнасилования, — мне стало по-настоящему страшно. Следом пришли и другие мысли, от которых меня пробрала мелкая дрожь и навернулись слезы на глаза — это может случиться вновь, и тогда мне может не повезти, как сейчас, и замкомбрига дойдет до конца!
С кем посоветоваться? Кому жаловаться? Как спасаться?
Ноги сами несли меня по части, но куда — я даже не думала.
Я вылетела к укрепдзоту, где, на мое счастье, дежурил Алеша Ригель, и всхлипнула на окрик часового, зажмурилась от света фонарика в лицо.
— Ёлы! Леся!! — рванул ко мне Ригель, рядом встал Петя Чижов, и оба хмуро разглядывали мое лицо.
— Я ж чуть не шмальнул! — взвыл Ригель, сообразив, что могло произойти. Чиж толкнул его в бок и, сняв с себя бушлат, накинул мне на плечи:
— Пошли.
Они усадили меня у каменной кладки и сунули в руку фляжку:
— Глотни, сестренка.
Спирт обжег горло, и слезы на щеках можно было списать на крепость напитка. Еще пара минут и я начала соображать, приходить в себя. Появилось запоздавшее сожаление, что я пришла сюда, а не пошла к Вике. Пусть бы я нарушила их идиллию с Голубком, зато не выглядела бы идиоткой в глазах часовых, не всполошила бы их.
