Ездили в гости то к одному дяде, то к другому. Старались каждый год навестить.
Было Вовке уже лет восемь, когда вдруг затеялся большой переполох, и всей семьёй они срочно выехали к дяде Петру.
В дороге отец возмущался:
– Это ж надо, так охмурила! Совсем разума лишился! – Умолкал, смотрел в вагонное окно: – Н-да! Ночная кукушка любого перепоёт!
И выходил в тамбур курить.
Про кукушку мальчик не понял, ему всегда казалось, что она секретный счёт свой выдаёт днём, но из разговора отца с мамой стало ясно, что жена дяди Петра уговорила его сменить фамилию Пеньков и стать, на хохлацкий манер, Пенько.
Туда же срочно выехал дядя Костя. Братья хотели разобраться во всём на месте.
Жена дяди Петра – худая, работящая, немногословная деревенская женщина.
Двое детей – старшая Вика и младший, Виктор. Такая вот – семейная Виктория!
После приветствий три брата закрылись в горнице. На стол выставили большую банку самогонки, ковбасу с чабрецом, домашнюю снедь, обильно приправленную, до удушья – чесноком, пряными травами.
Детей тихими голосами уговаривали не шуметь и не бегать, женщины передвигались по дому осторожно, старались не смотреть друг другу в глаза. Наконец тихо улеглись спать.
Братья громко спорили всю ночь. Утром вышли в огород, поставили соломенное чучело, распылили его дробью из берданки и пошли в сельсовет восстанавливать временно попранную наследную фамилию.
Какую ни плохонькую, а – свою!
Пробыли в гостях неделю. Потом распростились и уехали.
– У-у, кацапы! – зло прошипел в спину Виктор. – Гэть! – Тихо, но внятно.
Взрослые, видно, не услышали, или сделали вид. Вовке слово показалось грубым, ругательным – по интонации. Он решил тогда, что это матерщина, только на украинском языке. И расспросить родителей постеснялся.
Однако слово застряло в памяти кривым гвоздём и нет, нет, да и раздражало.
Вскоре дядя Пётр с Виктором приехали в гости к Вовкиным родителям.
Было лето, каникулы. Стол накрыли на веранде. Мама пригласила всех. Стали рассаживаться.
Виктор ловко и незаметно убрал стул. Вовка грохнулся на пол. Было не больно, но обидно, и он полез в драку, а Витька причитал, хватался за голову:
– Ой, вжешь, горэнько! Так шож воно – не так и страшно, тож пошутил трошки, братко мий, ридный! Нэ журысь!
Глаза хитрющие, лживые.
Вовка не выдержал и расплакался.
– Кацап! – откуда-то из закоулков памяти выудил он ругательство.
– Тю! – вскинулся Витька. – Кто ж и кацап, так ото – ты! И москаль тожить!
– Дурак ты, Витя! Где Москва, а где мы! Полстраны!
Родители их разняли, успокоили. Но на улицу, играть с пацанами, Володя его не брал.
Так Витёк и слонялся по дому, где-то позади местной ватаги мелькал. Какая-то взрослая вредность, хитрованность была в нём, и простодушный Володька его избегал.
Неприметно они и уехали. Вовка даже специально пораньше из дома убежал, чтобы не прощаться. Так тот его обидел своим коварством.
Однако время шло, братья взрослели.
Владимир окончил институт, работал в престижном НИИ, женился. Новости изредка долетали от родни. Дядя Пётр на пенсии, Вика растит двоих деток, Грета часто болеет, а Виктор служит в милиции.
Перестройка задвигалась неуправляемой квашнёй из-под тяжёлой крышки, страна разъезжалась по разным углам. Многое забылось. Прежнее, детское Владимир не вспоминал.
Вдруг – звонок на домашний телефон. Виктор. «Привет, братка!»
Поговорили, общими фразами обменялись, про родню порасспросили.
– Можно я приеду у гости? – неожиданно сказал Виктор.
– Приезжай, – ответил Владимир, на волне душевной приятности от звонка. И подумал – кто старое помянет…
Про стул тогда и не вспомнил. Мало ли шалостей – пацаны.
Приехал Витёк быстро. Границы только начинали обустраивать, резать по людям, связям, землям, рекам и озёрам. Можно было ещё ездить короткое время – так, без больших строгостей.
И вот он приехал – на пороге дома. Толстенький, невысокий, челочка какая-то казённая, дембельская. Глаза пучит, лобик морщит. Очень похож на отца, дядю Петра. Только чернявая, южная «жуковатость» – мамина.
Полная противоположность Владимиру – высокому, стройному, улыбчивому.
Стол накрыла Володина жена. Оказалось, что Виктор любит пиво.
Первое, что он сообщил – из милиции его выперли.
– Москали замучили! От, вжэ, не дохнуть вид них! – закатывал он в потолок красные кабаньи глазки.
– Ты сам-то кто? – спрашивал шутливо Владимир. – Полукровка! А туда же! Шовинист! – Посмеивался, чтобы не звучало обидно.
– Та ни боже ж мий! Сказився, чи шо? У мэнэ же мамо – вкраинка! Цэ богато значимо! Наипэрше!
Он горестно поведал, что жена забрала сыночка, ушла к другому. Сказала, что не его – сынок.
Теперь Витёк приживал у какой-то женщины, торговали вместе цветами. На нём привоз-доставка, на ней – прилавок, клиенты.
Рано утром Владимир убегал на работу. Виктор ходил по городу. Приценивался – почём местные цветы, удивлялся, что так дёшево, прикидывал, может быть, возить отсюда, а не из Киева.
Он всё время калькулировал, уточнял курс доллара, что-то чиркал на бумажках, мрачнел, пыхтел обидчиво, начинал пересчитывать.
Очень любил куриные окорочка. Мог съесть их полдюжины за раз. Возмущался, что Владимир и собаке даёт иногда курятину. Легендарные окорочка только завоёвывали рынок, и они ещё не успели надоесть.
Каждый вечер Владимир приносил домой банки и бутылки нескольких сортов пива. На дегустацию и чтобы порадовать гостя.
Виктор был доволен.
– Богатый кошт! – лоснился он гладкой мордой. – Крепко коштуете.
Однажды вечером жена Владимира, торжественно так, сказала:
– Поздравляю с днём рождения, Виктор! А тебе, Володя, – за компанию.
Развернула пакеты. Там были зимние куртки для братьев.
– Это сюрприз! Я уж и призабыл, когда у тебя день рождения!
Виктор деловито рассматривал свою, потом тщательно прощупал куртку брата.
– Твоя на тридцатку дороже, – пожал обиженно плечами.
– Дарёному коню в зубы не смотрят! – сказал Владимир. – Зато от души!
– Так-то воно так…
– Ну, как тебе мой братишка? – спросил Владимир жену перед сном.
– Редкостный жлоб! – отвечала.
– Но он же – брат.
– Пожалуй, это его единственное отличие от других жлобов.
