Я не возражала.
— А спать мы будем отдельно, пока ты не пройдешь полное медицинское обследование за свой счет.
Чего еще желать!
— И если хоть раз пожалуешься — вылетишь отсюда в два счета.
Я и с этим согласилась…
— А маму мою будешь боготворить и выполнять малейшие ее желания. А если она на тебя пожалуется — я с тобой в две секунды разведусь, невзирая на твою личность, понравившуюся мне внешне.
И вот тут-то я струхнула. Грозный призрак Луизы Палны возник передо мной. В руке призрак почему-то держал банку с баклажанами.
«Вот так-то, милая! — ехидно ухмыльнулся призрак. — Съела?»
— А где… мама? — с тоской спросила я, оглядывая квартиру, в которой царил кислый старческий запах.
— Да вот она! — Свежеиспеченный муж простер указующий перст в густевшую возле телевизора тьму.
— Здрасте! — предобморочно пролепетала я.
И подумала: если что, можно ведь и подушкой придушить. Даже, может, лучше сразу подушкой, чтобы не затягивать… И что же это я раньше-то про подушку не догадалась…
Но портрет со стены улыбался мне вполне благосклонно.
От сердца отлегло.
— Кажется, ты понравилась маме, — обрадовался Кукушкин. — Кстати, не пора ли ужинать?
И я помчалась на кухню, еле успев скосить взгляд в сторону телевизора, в котором благообразный господин с прилизанным черепом вещал, глядя прямо мне в глаза: «Трагическое событие в мире шоу-бизнеса! Известная певица Вика Шторм вчера вечером была похищена неизвестным. Как сообщил ее продюсер Оганезов, певица после концерта села в свой автомобиль и больше ее никто не видел. Правоохранительные органы подозревают похищение с целью выкупа, а средства массовой информации высказывают самые неожиданные предположения: от мести отвергнутого поклонника до рекламного трюка, призванного повысить упавшую в последнее время популярность певицы».
Вот тебе и набившая оскомину фраза «абонент вне зоны приема»…
Это означает, что помощи мне не дождаться. Это означает, что все планы летят к черту. Это означает, что мне нужно устраиваться самой. Это означает, что я не смогу помочь ей, а она — мне.
Но ведь я видела ее позавчера… Может, после нашей встречи все и произошло… Может быть, Викуши уже нет в живых?
Тогда не лучше ли вернуться домой?
Но вернуться домой я не могу: потому что мои похороны уже назначены. Пришлось жить дальше. По мере собственных сил.
Портрет мадам Кукушкиной (если бы не смог промолчать)
Еще когда я жива была и имела способность говорить не через умственное култыхание воздуха, как сейчас, а через рот, как обыкновенно говорят люди, то и тогда я твердила своему сыну, что женский пол — это такое гнилое дело, как если в подпол картошки заложить и не утеплить ее. Что мы тогда имеем на выходе? Гниль, пророщенные клубни и потерянные деньги. Что всегда обидно по причине ограниченности матерьяльных ресурсов.
Так вот и жена — она как картошка. Только ты за ней догляд бросил, в сторону работы или жизненного благоустройства глаз отвел — тут-то она и скаверзит, тут-то вся ее подлая женская сущность наружу и вылезет. Или она себе любовника заведет, или каждый день пол мыть перестанет. И будет у нее по утрам яичница пригорать, суп — перекипать, а печенка непременно пережарится.
А то еще чего хуже удумает. Примется шмотки себе закупать, как для распродажи, перед зеркалом вертеться, а потом в профком обратится с жалобой на неудавшуюся личную жизнь. Или вообще в самодеятельном театре играть начнет. Тут уж, считай, по рукам пошла! После такого возвернуть ее в семейное русло не представляется возможным. Потому как человек уже порченый. Вместо внутренней семейственности ей теперь внешняя деятельность по душе. Потому что теперь ей подавай лишь высокие устремления и лепет святой поэзии. И теперь уж не заставишь ее закопченные кастрюли песочком оттирать — плюнув на кастрюли, подастся она на концерт заезжего гастролера, а там к ней непременно свободные мужики со скабрезными разговорами пристанут — и пойдет бабенка по рукам, моргнуть не успеешь!
Потому я сыночка своего завсегда наставляла, что за женой нужен глаз да глаз! Чтоб она — нишкни! — чтоб за калитку и носа не казала. И мужнин кулак больше жизни уважала.
А тоже хитрые бабенки такие попадаются! Сколько я перевидала их на своем веку, скольких от сыночка отвадила — и не сосчитать! Приведет он такую фрю — а она и глазами стрижет, и бедром играет, и ножку в сторону отставляет. А он, бедное дитя, — это ж ему вроде новой игрушки. Рот раззявит — и готов! Покуда жива была, быстро этих невестушек раскусывала и вон отправляла. Только после смерти сократила я свое влияние на сына. Он невестушку в дом приведет — а я с портрета ему знаки делаю, подмигиваю: мол, гони эту прохиндейку вон, пока цел! А Вовик сигналов не понимает и все мои знаки в положительном смысле истолковывает.
Тут давеча притащил одну. Наглая — ужас!
Ну, конечно, спервоначалу она голубкой сизокрылой прикинулась, чтобы сыночка моего верней в свои сети заманить. Изображала из себя святую невинность вкупе с бессребреничеством. Первым делом на кухню кинулась, стала плошки-ложки отмывать, будто всю жизнь об этом мечтала. Потом пол выскребла, бельишко в тазике замочила, в доме прибралась.
Тут я немного поколебалась в своем неприятии ее. Даже она мне слегка понравилась. Думаю, может, не такая уж пропащая особа, какую из себя на внешность представляет. Может, свезло моему сынишке по молодости лет и она его горячую кровь успокоит?
И так заморочила мне эта бабенка голову, что я тоже стала на нее благосклонно взирать со стены. Особливо после того, как она мне стекло тряпочкой от пыли протерла, отчего я значительно зорче стала видеть.
Вовик на меня взглянул вопросительно: «Ну как, мама?» — «Ничего, — отвечаю, — сынок. Там видно будет». Мы еще не такое терпели, не таких шелково-бархатных дамочек на чистую воду выводили!
Взять хоть его законную… Пятнадцать лет, паскуда, тихоней притворялась, пока не сбежала, прихватив детей.
Ну, конечно, Вовик переживал сильно. Не привык он еще к женскому коварству, терпеть его не приспособился. Все переживал, что она от него к другому переметнется, что ему в мужском смысле довольно-таки обидно. А чтобы она в другой раз замуж не сразу вышла, он выследил ее и паспорт ейный утащил.
Утащил паспорт — и под салфеткой на комоде спрятал. Иной раз доставал его и, глядя на фотографию, сильно ухмылялся в удовлетворении оскорбленных чувств. И у меня взглядом совета спрашивал: «Так, мама? Правильно ли я сделал?»
«Правильно, сынок!» — киваю я чуть заметно — поскольку сильно кивать рамка мешает, голова стукается и уши плохо пролезают.
А тут эта новая в дом вперлась… Вся из себя такая положительная, вся такая крепдешиново-муаровая. На хамство даже не отвечает, из дому выходит редко, все больше по хозяйству возится и новости по телевизору глядит. Ну, Вовика, конечно, ее обманчивое поведение сильно прельстило. Он стал ее торопить, чтобы она справки поскорей собрала, представила документы: шесть фотографий, трудовую книжку, пенсионное свидетельство, санитарную книжку, ИНН. Плюс справку из жилконторы, что на площадь не претендует, и из милиции, что поведения смирного и судимостей нет. И еще характеристику с последнего места работы с указанием зарплаты. Чтоб, значит, поскорее начать семейную жизнь.
