Книга Далекий край - Николай Задорнов

Утро…

Тик-ти-ка… Тик-ти-ка… Тик-ти-ка…

Фиюр-р-р…

О-до-до… О-до-до…

Кок-ку… Кок-ку… — на разные лады кричат птицы.

На острове весь лес в белых шляпках; в белом цвету кряжистые синествольные черемухи, яблони, рябина, краснотал…

Ветер шумит листвой великанов ильмов, ясеней, тополей и голубыми пятнами падает на воду.

Под красным глинистым боком острова, у белоснежных песков, ондинские гольды едут в лодках, толкаясь шестами о дно.

На пойме зеленеет высокий вейник. Шесты мягко уходят в илистое дно. В бурю волны, ударяясь об остров, обваливают здесь пласт за пластом. А сегодня тихо-тихо. Вода заманчиво серебрится на солнце, и запаленных парней от ее вида томит жажда.

— Я помню, раньше этот остров был большой, — кивает Ла на пойменный луг, — теперь его наполовину смыло…

— Тут раньше гнезда птичьи были, — пищит Уленда, — жили земляные ласточки, кулики яички клали. Я такую вкусную яичницу всегда тут ел!

— Ты, наверно, всех куликов на этом острове съел, — отвечал Ла. — Сам съел куликов и теперь горюешь!

— Я помню время, когда на большой горе пятьдесят соболей жило. Где у нас кладбище, там мой дед в пеньке двух соболей поймал. Вот как в старое время люди хорошо жили. У-ух! Холода и голода не боялись; пока терпели, то не жаловались, — тараторил дед Падека.

Ла отводит свою лодку от кручи. Полуголые, черные от загара парни, всем телом наваливаясь на шесты, с трудом преодолевают стремительное течение. Перекат грохочет. Слышно, как течение катит по дну камни.

Наконец песчаный мыс обойден. Тут небольшое расстояние, можно бы пройти бечевой на собаках.

Но навстречу из-за тальников плывет под парусом громоздкая лодка. Двое парней и две девки скрипят четырьмя лопатами-веслами. Худой чернобровый старик с подслеповатыми глазами и с ганзой во рту сидит у правила. Усы у него прокурены дожелта, щеки ввалились черными ямами, а скулы торчат острыми углами…

Глиняные кувшины с аракой, мешок проса и связка табаку, прикрытые камышовыми циновками, виднеются за гребцами, между мачтой и кормой.

— Батьго фу-у-у, — приветствует встречных Ла.

— Батьго, — кивает шляпой старик и подает гребцам знак поднять весла.

Парус спускают и сворачивают. Лодки сближаются и останавливаются под ивами, уткнувшись носами в глинистый берег.

Ла хватается руками за нависший над головой ствол и подводит свою корму поближе к лодке старика. Это Дохсо из рода Самаров, с верховьев реки Горюна.

Ла обнимает его за шею и целует в обе щеки. Удога и Пыжу лезут на корму, стоя на коленях, тянутся к старику и тоже целуют его. Дохсо достает табакерку, вертит табачные листья вокруг большого пальца, набивает трубку, раскуривает ее и передает Ла.

— Издалека ли? — заводит беседу Дохсо.

— В Мылки на лов калуги поехали. Маленькую калужку по дороге поймали. Сзади ее ведут… Ну, а что новенького в Кондоне?

В стойбище Кондон, где живет Дохсо, ондинцам все приходятся родственниками, поэтому Ла с большим вниманием слушает рассказы старика. Шаман Бедзе, по словам Дохсо, видел нынче летом в лесу рогатую лягушку и поэтому надеется разбогатеть. Бочка убил изюбря и взял панты. Он отвез их в гьяссу, но пока не продал: торговцы не дают за них хорошей цены…

— Ой, беда, беда! — вдруг оживился Дохсо. — Ты старуху Талаку помнишь? Чего с ней случилось… Беда, — покачал он головой. — Она в тайге утерялась. Черт ее утащил…

Покуривая табак, старики обменивались подобными новостями. Тем временем из-за мыса приплыли остальные ондинцы. Останавливая лодки, они выбирались на пески и рассаживались на корточках вдоль берега, напротив угды Дохсо. Пришлось ему прервать свой рассказ об украденной чертом старухе Талаке, вылезть на косу и целоваться со всеми Самарами. Они его сородичи, и старик должен быть обходителен с ними.

Ла принес калужий калтык и носовые хрящи.

— А почему, дядюшка Дохсо, рано идешь домой? — спрашивали ондинцы.

— Калуга мало играет, — с заметным неудовольствием ответил Дохсо.

— А в гьяссу был?

— Был, — обкусывая сырой калужий нос, пробормотал Дохсо.

Тут Дохсо хотел было рассердиться, но вдруг, словно что-то вспомнив, расплакался. Он с горечью признался сородичам, что приехал в гьяссу и хотел кое-что выменять. Маньчжуры вовлекли его в игру и выиграли у него чуть ли не всю зимнюю добычу. А старик Сичкен подговаривал его поставить на кон дочерей… Чтобы не остаться совсем голым, Дохсо купил у маньчжуров крупы и поспешил домой.

— Там без головы останешься, — смущенно проговорил старик.

— Ну, берегись, Дохсон: в Кондон вернешься — жена на тебя рассердится, не простит, что проиграл меха, — посмеивался Ла, — за косу тебя таскать станет.

Дохсо вынул из деревянных складных ножен тонкий, остро отточенный нож и, хватая калужатину зубами, ловко и быстро проводил им у самых губ.

— А как там кривой амба? Давно его не видели… Шкурки грызет? — захрипел дел Падека.

Все засмеялись.

Падека говорил про Дыгена. Это ондинский торгаш Гао Цзо прозвал ливанского маньчжура крысой, которая грызет шкурки.

— Кривой Дыген куда денется, — тяжело вздохнул Дохсо. — Видал его близко. Он все девок ищет. Много там красивых девок приехало. Я видел одну девку — волосы светлые, как у орочонки.

— Ты ее видел? — подскочил Удога. — Светлые волосы? Сама высокая?

— Глупости! Глупости! — перебил сына Ла. — Лучше ты новости расскажи, — обратился он к Дохсо. — А про глупости не будем поминать, покосился он на сына.

— Нет, это не глупости! Маньчжуры ту девушку взяли? — с отчаянием спросил Удога.

— Не-ет, — ответил дядя, — она с отцом. А ты что так вскочил, как ужаленный?

— Про Талаку, про Талаку расскажи! — тараторил отец.

— Слушай про Талаку! — строго сказал Дохсо, обращаясь к Удоге.

Все стихли. Один Удога не знал покоя. Ему захотелось отправиться прямо в гьяссу.

— Тетка Талака весной пошла домой на лыжах с озера в деревню Синды и пропала, — рассказывал Дохсо. — Мы ходили по ее следу. Шли-шли, и след пропал… Куда девалась? Кто-то поднял ее на воздух. Дальше дороги нет и следа нет, а по лыжне заметно, что она как будто прыгнула вверх… Кругом в тайге искали, искали — нет следа, утерялась старуха…