– Тантия Топи – сын знатного вельможи, – сообщила Сундари. – Он является военачальником Сагиба и пользуется полным доверием.
Отец Сагиба был пешвой Баджи Рао[46], чей трон в свое время захватили британцы.
– Мы кланяемся, приветствуя рани по утрам. То же самое мы проделываем по вечерам, когда оставляем Ее Высочество в ее покоях. Сейчас рани на четвертом месяце беременности. Большую часть дня она спит, но утром и вечером ожидает, что мы будем ее развлекать. Ты должна знать, что рани терпеть не может глупость. Ей двадцать три года, и Ее Высочество весьма практичная женщина. Отец воспитал ее как сына, и рани очень любит играть в шахматы.
Я почувствовала, что бледнею.
– Ты, должно быть, умная девушка, – продолжала тем временем Сундари. – В противном случае диван не привез бы тебя из деревни. У нас тут только одна деревенская. Зовут ее Джхалкари. Она на хорошем счету у рани. Надеюсь, ты окажешься не хуже. Рани без колебания удаляет от себя тех, кого считает недостойными.
– Я не подведу, – произнесла я.
Сундари вошла в прохладу дворца, и я последовала за ней. Двое стражей поклонились сначала ей, затем мне. Прежде ни один мужчина никогда мне не кланялся. Каждый сделанный мною шаг означал мое вступление в новый мир. Я начинала жить новой жизнью.
Сундари разулась, сняв свои вышитые джути. Я последовала ее примеру. Двое слуг положили нашу обувь в продолговатый шкаф. Если я проживу на свете лет сто, то даже тогда не забуду чувство, которое охватило меня, когда я впервые ступила на плюшевый ковер, а затем последовала за Сундари по богато украшенным коридорам дворца, сплошь застеленным великолепными коврами. Даже у самых больших богачей в нашей деревне не было ковров.
Мы прошли мимо нескольких дверных проемов, завешенных легкими длинными полотнищами материи, слегка развевавшимися на сквозняке. За ними я могла различить мужчин: одни разговаривали, другие о чем-то оживленно спорили. Я слышала, как люди говорят о Сварге, райском месте, отличавшемся бесподобными красотами. Панч-Махал представлял собой воистину грандиозное зрелище. В палатах дворца пахло жасмином. Из арочных окон открывался вид на цветущие сады раджи. Мне казалось, что Сварга должна выглядеть примерно так.
Когда мы добрались до конца длинного коридора, там оказались ступеньки лестницы, ведущей наверх.
– Раджа живет на втором этаже, – принялась рассказывать Сундари. – Дурбар, где собираются гости и вельможи двора, – на четвертом. Рани после дневного сна всегда чтит своим присутствием дурбар. Сейчас она спит, а потому потратим это время на знакомство с дворцом.
Сундари остановилась перед широким дверным проемом, завешенным просвечивающейся тканью. Здесь в ярком свете, льющемся из ближайшего окна, серебристые пряди в ее волосах казались молочно-белыми, словно кто-то взял мел и провел тонкие линии у нее на голове.
– Ты являешься десятой воительницей дурга-дала Ее Высочества, – произнесла женщина прежде, чем мы вошли. – Следовательно, есть еще восемь женщин, весьма талантливых в нашем деле. Они надеются со временем занять мое место. Служанки, нас ожидающие, в свое время тоже были членами дурга-дала. Теперь они ушли на покой. Тебе следует вести себя с ними соответствующим образом, ибо тебя ожидает такая же судьба. Ни одна из нас не может быть уверенной, что ей уготована долгая служба телохранительницей, поэтому будь рассудительна, общаясь с женщинами в этой комнате. Диван говорил, у тебя есть сестра…
– Да.
– Она тоже хочет стать дургаваси?
– Нет. Все, что я здесь заработаю, я собираюсь откладывать сестре на приданое. Ей девять лет. Семья хочет выдать ее замуж.
Брови Сундари взмыли вверх подобно двум испуганным птицам.
– Чтобы собрать деньги на приданое, осталось очень мало времени.
Женщина протянула руку и отвела в сторону занавесь. Мы вошли в огромное помещение. Ничего более просторного я в своей жизни не видела. Потолок покрывала резьба по дереву. Окрашен он был в золото, а вот стены, на вид очень гладкие, сверкали, словно отполированная скорлупа яиц. Посередине мелодично журчал фонтан, а вокруг него было разложено не меньше дюжины желтых подушек, на которых восседали женщины в элегантных ангаркхах. Таких пышных нарядов мне тоже не доводилось видеть. Вместо простых одеяний длиной до колен, вроде той ангаркхи, что была на мне, эти женщины красовались в свободных одеждах из шелка, тщательно завязанных на талии поясами. От меня пахло пылью и лошадьми, от них – жасмином и розами. При виде нас они поднялись со своих мест. Их было семеро.
Сундари, по-видимому, тоже посчитала. Лицо ее нахмурилось.
– Где Кахини?
– В саду, – сказала самая низенькая из девушек.
У нее было округлое, светящееся, словно жемчужина, лицо. Одета она была в красивую золотисто-фиолетовую ангаркху.
– Моти, прошу тебя, приведи ее в зал рани.
Девушка удалилась, а я задалась вопросом, это ее настоящее имя или же прозвище, ибо «моти» с хинди переводится одновременно как «жемчужина» и «пышка».
Тем временем другие женщины обступили меня.
– Это Сита Бхосале из Барва-Сагара, – представила меня Сундари. – Надеюсь, что вы будете относиться к ней так же, как и к тем из вас, кто родился в городе.
– Ты правда из деревни? – поинтересовалась одна из женщин.
– Мы слышали, что ты говоришь по-английски, – сказала другая.
Все заговорили одновременно. У меня просто не было времени ответить хотя бы на один из вопросов. Вскоре из сада вернулись Моти и Кахини. Все вдруг замолчали. Кахини обладала поразительной красотой. Никогда прежде мне не доводилось видеть настолько утонченных черт лица, отличавшихся идеальной правильностью и выразительностью, словно изваянных из алебастра. Девушка была одета в голубую шелковую ангаркху и облегающие ноги чуридары. Одежда ее была украшена вышитыми серебряной нитью цветками лотоса. Темные волосы были заплетены в четыре косы, соединенные под конец вместе. На щиколотках и запястьях позвякивали маленькие серебряные колокольчики. На шее висело ожерелье из бирюзы и серебра тонкой работы.
– Значит, ты новая телохранительница, – сказала она бесстрастным голосом, в котором не было ни радушия, ни неприязни.
Просто пустой сосуд, ждущий, когда его наполнят.
– Это Сита Бхосале из Барва-Сагара, – еще раз представила меня Сундари. – Одна из вас должна показать Сите дургавас, а потом проводить на майдан. Кто желает?
– Я, – вызвалась Кахини.
Наступила многозначительная тишина, словно никто от нее такого не ожидал.
