Он наотмашь влепил ей пощечину. Ия вскочила. Отвечать было бесполезно. Папочка ничего не понимал и дико озирался по сторонам. То, что зрело в нем с детства, нарывало, томилось, разбуженное алкоголем, изливалось наружу.
Клетчатая скатерть устилала стол, заставленный стаканами, заваленный объедками. Игра достигла своего абсолюта. На Ию смотрела не женщина, а обезумевший пьяный мужик.
– Давай, давай, скажи, что я – дерьмо! – выл он.
– Не говори, не говори! – дергали ее Понтий и Люсьен, пытаясь усадить.
– Я тебе покажу, ты меня на всю жизнь запомнишь!
Никто не заметил, как в руке Папочки оказался кухонный нож. Самый длинный.
Ия села, и в следующий миг Папочка размахнулся. Она поняла, что это – нож и это – размах, и даже успела смириться, что на лице ее теперь будет красоваться шрам, как будто рассекли его надвое саблей. Ия не сомневалась, что ударит он именно ее, и увернуться не пыталась – не успела бы, сидели они рядом, колено в колено, а спину подпирал холодильник.
Лезвие мелькнуло перед ее носом. Понтий закричала. Люсьен вскочил и метнулся к окну, как будто хотел выпрыгнуть. Папочка согнулся и хлюпнул.
Из его живота торчала рукоять ножа.
– Вот, видишь, что мы с тобой наделали, – сказал он по-детски жалобно, и даже как будто протрезвев. – Я люблю тебя, ты это знаешь?
Они бегали и кричали. Ия плохо помнила эти минуты, но бегали они организованно и кричали по делу. Нож вынул Люсьен. Понтий зажимала сочащуюся кровью рану.
Вызвали «Скорую», но первой приехала милиция. Кавказская овчарка важно, будто с осуждением, прошла по коридору.
– Ага, – кивнул оперуполномоченный, оглядев стол.
Милиционеров зашло несколько. Они о чем-то спрашивали Ию, один долго писал, попросил расписаться. Он положил лист бумаги себе на колено, и она, не глядя, подмахнула его.
Приехала «Скорая».
– Ага, – сказал врач, оглядев рану. – Коридор узкий, тут с носилками пока развернемся.
Папочку положили в простыню и понесли вниз по лестнице. Ия побежала следом. Кровавые следы тянулись с кухни по всей квартире.
– Кто вы ей? – спросили в «Скорой».
– Подруга.
– Подругам нельзя.
– У нее никого нет.
Наверное, она говорила еще что-то. Ее пустили внутрь. Следом попыталась пролезть Понтий, но была высажена.
– Куда? – крикнула она вслед машине, уже включившей мигалки.
– В Валериановскую! – крикнули ей в окно. – Дальше не довезем!
Они неслись по ночному городу. Шел снег. Папочка просил пить, говорил слабо и обещал умереть.
Ию подташнивало, когда они тормозили на светофорах и срывались с места вновь.
Врач сидел рядом с носилками, на которые Папочку уложили уже в машине. Он был невозмутим и немногословен, но все же поинтересовался:
– Харакири-то вы зачем себе сделали, позвольте узнать? Да еще накануне Нового года!
– Это из-за нее, – пожаловался Папочка, показывая пальцем на Ию. – Я знаете как ее люблю.
Врач кивнул, показывая, что удовлетворен ответом. Как будто каждый день отвозил в больницу женщин, сделавших себе харакири из-за других женщин.
Ия плакала, отвернувшись к окну, и пыталась унять правую ногу, которая независимо от ее воли тряслась, как от разрядов тока, будто хотела пойти в пляс.
Приемный покой встретил их безлюдьем, хотя люди все-таки имелись. Это были сидевшие на полу бомжи. Они сосредоточенно копошились в своих одеяниях, не обращая внимания на входящих. Между каталок ходили два облезлых серых кота и терлись о металлические ножки. Дежурного врача на месте не было, и вообще врачей там не оказалось. Словом, приемный покой встретил их безврачебьем.
– Мы не можем ждать, бумаги на столе оставим, – сказал врач «Скорой». – Уже передали на отделение. Оттуда хирург придет. Ждите!
Ия металась от каталки к выходу и обратно. Папочку было не оставить, он стонал и звал Ию прощаться. Через десять минут к ним подбежала Понтий, приехавшая следом на такси.
Папочка, почти протрезвевший от страха, лежал на каталке, сложив руки на груди, и таращил глаза. Ия оставила его с Понтием и побежала за помощью.
Опрос бомжей результатов не дал. Где искать врача, они не знали. Несколько лежащих на каталках старушек безжизненно шелестели губами. Ия ничего не разобрала, но догадалась, что и они не прочь получить медицинскую помощь.
Она выбежала на улицу и наткнулась на двух молодых санитаров, куривших у входа.
– Где врач? – крикнула она.
– Спросите что полегче, – ответили они. – Ждите, придет.
– Нам в хирургию надо, – разревелась она и протянула по бумажке.
В следующую минуту санитары уже разворачивали каталку к выходу.
– Направление со стола возьмите, – крикнул один на бегу.
Ия бежала рядом и придерживала Папочку. Позади, шумно вздыхая, топала Понтий с нарядом на госпитализацию под мышкой.
Каталка подпрыгивала и дребезжала. Было морозно, но холод не чувствовался.
– Оставьте меня! – ныл Папочка. – Положите на землю, как Распутина!
Санитары послушно остановились.
– Вы кого слушаете! – закричала Ия. – Она пьяная, не видите, что ли! Быстрее!
У входа в корпус санитары сказали, что лифтеру тоже надо дать. Дали лифтеру и оказались в затхлом гробу больничного лифта. Папочка и тут просил его оставить, потому что место вроде самое подходящее, лучше уж тут, чем в операционной. От него отмахнулись и вбежали в какой-то коридор на каком-то этаже, который и оказался хирургией.
Там пили чай, радовались предновогоднему затишью и о поступившей больной не слышали. Ия путано объяснялась. Ее усадили, накапали в чашку чего-то успокоительного, взяли у Понтия документы.
Папочка плакал и прощался с Ией, говорил:
– Ну вот и все.
Она комкала его руку. Каталку подхватили уже другие санитары и увезли.
Вскоре медсестра вынесла им одежду, поставила на пол тяжелые ботинки с квадратными носами. Посмотрела на них, на ботинки, покачала головой и ушла. Они с Понтием привалились друг к другу, застыли и сидели так долго, часа, наверное, два. Рядом с наряженной новогодней елкой в холодном прокуренном коридоре.
Когда стало казаться, что пытка ожидания никогда не закончится, из операционной вышли два врача: пожилой, толстый, и молодой, тонкий. Ия подскочила и закружила на месте, боясь пойти следом.
– Сиди, я сама все узнаю, – вызвалась Понтий и пошла за ними. На пороге ординаторской она замешкалась. – Деньги у тебя есть? Мало ли что…
– Мелочь я санитарам раздала, а есть – вот! – Ия протянула ей конверт с тринадцатой зарплатой, которую им платили на работе.
