– А мне здесь еще нравится, – сказала Кейт. – Но теперь по-другому, чем раньше.
– Это как?
– Взрослые все боятся.
Он знал, что его дочь – интеллектуально одаренная, почти наверняка первого уровня. Но от этого ему не стало легче, когда он услышал, как его пятилетняя девочка говорит о страхе всех взрослых вокруг нее.
– А тебе, детка, разве страшно?
– Нет, – ответила Кейт. – Ты нас защитишь.
Она говорила с детской верой, простой убежденностью, что родители защитят ее от мира. Подхватят, если она будет падать, всегда будут стоять между нею и бедой. И правильно – именно так она и должна была думать. И все же ее слова наполнили его смешанным чувством: с одной стороны, гордостью, а с другой – страхом более глубоким и мощным, чем все, что он испытывал прежде.
– Правда же?
– Конечно, дочка, – сказал он.
Но поскольку она могла «прочитать» его, у него был только один способ провести ее: самому уверовать в собственные слова. Все силы отдать на то, что они означают. В эту секунду он был готов спалить целый мир, и не только для того, чтобы его дочери ничто не угрожало, но чтобы у нее не возникало и мыслей о страхе.
– Па, – сказал Тодд с выражением одновременно спокойным и неуверенным, как у человека, хладнокровно заглядывающего в бездонную пропасть, – как вообще это случилось? Все это?
– Не знаю, малыш. – Купер помолчал. – Помнишь, мы с тобой говорили, что есть разные люди?
– Да, но… мама сказала, что президент и многие другие погибли. Это ведь не потому же, что они были разные?
Купер посмотрел на Натали, уловил ее легкое пожатие плечами и еще в одном телепатическом контакте почти услышал ее слова: «Давай, папочка, объясняй, удачи тебе».
У него возникло искушение солгать. Но то, в каком состоянии пребывал мир…
Кейт пнула мяч в его сторону. Он придавил его ногой к земле.
– На твой вопрос нет простого ответа. Ты готов к сложному?
– Да.
Купер посмотрел на Кейт, дочка торжественно кивнула.
– Ну хорошо. Жизнь не похожа на кинофильм, ну, когда плохие парни только и хотят быть плохими, негодяями. В реальной жизни злодеев не так уж много. Люди чаще всего верят, что поступают хорошо. Даже те, кто поступает плохо, обычно считают себя героями, а свои поступки оправдывают тем, что так они хотят избежать большего зла. Они испуганы.
– Но если настоящих злодеев нет, то чего они все боятся?
– Тут, понимаешь, такой замкнутый круг. Когда люди боятся, им легко представить, что все, кто на них не похож, угрожают им. Забыть, что все люди, по существу, одинаковы, что все мы любим наши семьи и хотим жить нормальной жизнью. Но хуже всего то, что некоторые пользуются этим. Они намеренно пугают других, потому что знают: в страхе люди начинают делать глупости.
– Но зачем им нужно, чтобы люди делали глупости?
– Таким способом они хотят управлять другими. Добиваться того, что им нужно.
– А тот человек в ресторане, который пытался тебя убить? Он злодей?
– Да, – сказал Купер. – Злодей. Испорченный. Большинство злодеев в жизни испорченные люди. Обычно не по своей вине. Но какая разница? Они испорченные и делают то, что прощать нельзя. Вроде того, что тот тип сделал с тобой.
Тодд задумался, закусив губу.
– А бывает так, что плохие ребята побеждают?
«Опа».
Помедлив, Купер сказал:
– Только если хорошие им позволяют. А хороших людей гораздо больше.
Он наклонился, поднял мяч и сменил тему:
– Ну а теперь мой черед задать вам важный вопрос.
– Какой?
– Вы здесь уже две недели, – заметил он с хитрым прищуром. – Успели разузнать, где тут достать хорошую пиццу?
Они успели.
* * *
Пожелав детям в последний раз спокойной ночи и закрыв дверь спальни, Купер прошел на кухню. Натали ждала его с бутылкой вина и двумя бокалами. Она, не спрашивая, налила ему, он взял бокал, чокнулся с ней, сел на стул напротив. Они долго молча смотрели друг на друга. Это напомнило ему возвращение домой после длительного отпуска – заходишь в комнаты, раздвигаешь занавеси, проводишь пальцами по скатерти. Заново вступаешь в права собственности на свое пространство.
– Я гордилась тобой сегодня, – сказала она. – Тем, как ты разговаривал с ними.
– И почему они, как обычные дети, не спрашивают, откуда берутся младенцы?
– Они не жили обычной жизнью.
Ему всегда нравилось в Натали то, что ее слова, действия и чувства согласовывались в гораздо большей степени, чем у большинства людей, которых он знал. У нее не было привычки делать что-то исподтишка. Если она злилась, то так и говорила ему.
И потому он понимал, что ее слова – не обвинение, а констатация факта.
«И все же. Причина их необычной жизни – ты. Твоя работа, твои крестовые походы, твоя миссия по спасению мира. Будь ты обычным отцом, они бы жили обычной жизнью».
Конечно, будь он обычным отцом, Кейт теперь находилась бы в академии, ее личность выхолащивалась бы, ее сила и независимость расшатывались, страхи культивировались. Он из личного опыта знал, что собой представляют эти заведения, и поклялся: его анормальная дочь никогда не окажется в одном из них.
«Да, но, с другой стороны, киллер чуть не убил твоего нормального сына. И ты привез своих детей в зону военных действий, поэтому прекрати одобрительно похлопывать себя по спине – мышцы растянешь».
Натали отхлебнула вина:
– Ты надолго?
– На одну ночь.
Она вздохнула, потянулась к нему над столом. Их руки встретились, пальцы привычно переплелись.
– Это важно?
– Мне нужен Джон Смит.
Он почувствовал, как напряглись ее пальцы.
– Это слишком. Почему вся тяжесть ложится на тебя?
– Не знаю, Нат. Поверь мне, я бы не возражал против передышки.
– Ты уверен, что не можешь ее себе позволить?
Он задумался. Вспомнил повешенного паренька на Манхэттене. Солдат, сгоревших в пустыне. Вспомнил, как двигался сегодня утром Эйб Каузен, его уверенность, что он в состоянии поубивать их всех. Вспомнил Джона Смита, с улыбкой посылающего ему в камеру воздушный поцелуй.
– Да, – сказал он. – Уверен.
Она долго с напряжением смотрела на него, и он видел происходящую в ней борьбу. Он так давно ее знал – они были почти детьми, когда впервые соединились, и он наблюдал за ней в самых интимных обстоятельствах более десяти лет. У них была общая судьба – он знал ее так хорошо, что нередко мог предсказать ее слова, хотя она и рта еще не успевала открыть.
