И вот однажды я подошел к человеку, который у нас занимал ключевую позицию в вопросах приема в члены Союза кинематографистов. Я спросил его, почему меня не принимают в члены Союза? А он мне и говорит:
— Так ведь ты — антиобщественный элемент.
Я так и опешил. На этой студии так обо мне сказать никто не мог. Значит, хвост тянулся из прошлого, а передать его, да еще в такой интерпретации, мог только КГБ. Разумеется, рядовому стукачу они передавать свои досье не будут. Значит, не рядовой.
Другой эпизод. К нам на студию пришел работать ассистентом оператора (а это самая низкооплачиваемая должность, причем его назначили именно ко мне (!)) бывший сотрудник аэрофлота, который там работал в отделе по приему иностранных делегаций. Я понимал, что прием и сопровождение иностранных визитеров было ответственной политической миссией и случайного человека к ним не подпустят. Вероятно, он чем-то провинился и его перевели к нам на понижение. Но это было только подозрение. Вскоре пришло и доказательство.
В одном нашем с ним разговоре он тоже высказался в том духе, что я — «антиобщественный». Я ему возразил, а он мне и говорит:
— А почему ты не был в этом году на субботнике?!
Вообще я всегда ходил на субботники, понимая их политическую направленность, хотя это дело было добровольное. А в этом году, действительно, пропустил, вероятно, по уважительной причине. Я никогда не замечал, чтобы кто-то отмечал явку на субботник или делал замечание о неявке. Но, видимо, кому надо, тот знает все, и явка на субботник для них — показатель благонадежности.
Эпизод вербовки в стукачи есть в «Архипелаге» Солженицына. На человека производилось такое давление, что почти невозможно отвертеться. Это удавалось только тем, кому совершенно нечего терять и кого нечем запугать или шантажировать.
Ансамбль «Дружба» был очень популярным в стране и высокопрофессиональным. В 60-е годы его стали выпускать за рубеж, а это, как я уже писал, просто так не делалось. КГБ должен был знать всю подноготную членов ансамбля и особенно его руководителя Александра Броневицкого, который был моим соседом по коммунальной квартире. Они стали искать, у кого же можно все о нем достоверно узнать. Родители, ясное дело, ничего не скажут, брат Женя — тоже. Тогда вызвали к себе жену Евгения Ларису Броневицкую и предложили ей стать их осведомителем. Как она нам рассказала (это тоже подвиг), они очень долго, несколько человек по очереди, пытались ее уговорить или же запугать, но она отказалась! Она работала простой санитаркой на пункте переливания крови — терять ей было нечего. Однако надо было иметь большое мужество, чтобы ИХ не испугаться.
Еще не знаю, как бы я сам себя повел, если бы меня прижали.
Расскажу теперь, как я обнаружил одного такого человека, которому было что терять. Он занимал важный пост на киностудии и был моим приятелем. Я оказывал ему некоторые жизненные услуги, и у нас было взаимное уважение.
Однажды в каком-то разговоре наедине я сказал ему, что за каждым человеком ходит, как тень, какой-нибудь подонок из КГБ. Он вдруг побледнел, потом покраснел, потом быстро-быстро закивал головой:
— Да, да, да. Конечно!
Я все понял, но ничего не сказал, а только подумал: «И ты, Брут, тоже!»
Не знаю наверняка, но думаю, что несмотря на наши хорошие отношения, он все же рассказал о нашем разговоре «Кому Надо».
И еще одна история относится уже к 80-м годам, когда я был вполне зрелым и опытным человеком. Я находился в командировке на съемке с одним молодым режиссером. И вот однажды он вывел меня одного далеко в поле, а дело было в деревне, и подробно рассказал мне, кто, где и как его вербовал. Я ничего не говорил и ничего не спрашивал. История для меня была уже вполне обычной. Он не сказал мне, дал ли он согласие, но закончил разговор словами:
— Так что, Витя, будь осторожен. Ни о чем ни с кем не говори, кроме как о производственных вопросах, в том числе и со мной (!).
Это было третье в моей жизни предупреждение.
И на вопрос, поставленный в заголовок этой главы, я могу ответить: несть им числа! Страна кишела этими людьми, как грязная квартира тараканами. Причем слежка за нами называлась у них контрразведывательной работой. Ну а если они контрразведчики, то, стало быть, мы все разведчики, шпионы и диверсанты. Так они относились к своему народу.
Увольнение со студии
Какая бы идеологическая неприятность ни случалась на Ленинградской студии документальных фильмов — будь то похороны Ахматовой, будь то аполитичный фильм о директоре совхоза или история с «красным львом», — везде присутствует моя фамилия. Да еще и агентов КГБ нехорошо называет. Поэтому кто-то невидимый, но всезнающий и всемогущий, решил очистить студию от такого ненадежного элемента, как я. Мне перестали давать работу — решили взять измором.
Открыто мне никто никаких претензий не высказывал, но было дано негласное указание всем, кто мог предложить мне работу, не поручать мне никаких съемок.
По моей профессиональной ориентации в городе была еще одна студия — Леннаучфильм, куда я и решил перейти на работу. Но чтобы мне не помешали, я решил подстраховаться. Подошел к секретарю нашего парткома и сказал ему (разумеется, наедине), что хочу перейти на Леннаучфильм, но прошу никакой компрометирующей меня информации туда не давать. Иначе я придам огласке все те негативные факты о студии, которые мне известны. Потому что терять мне уже будет больше нечего. Это был чистой воды блеф — никакой компрометирующей студию информации у меня не было. Но прием сработал! Секретарь парткома сказал: «Хорошо».
Моя предосторожность оказалась не лишней. Начальник отдела кадров Леннаучфильма, куда я пришел после этого разговора, прямо при мне позвонил кому-то на кинохронику и сказал: «К нам хочет устроиться на работу ваш оператор Петров. Что это за человек? Хороший?» Ответ был утвердительный. Меня приняли.
С. Юрский в своей грим-уборной в Большом Драматическом театре. Ленинград. 1966 г.
Очень похожая история была у выдающегося артиста Большого драматического театра Сергея Юрского. Он пишет в своих воспоминаниях «Игра в жизнь», что на радио и на телевидении ему вдруг перестали давать работу, но и претензий не предъявляли, прижимали и в театре. Поэтому он был вынужден переехать из Ленинграда в Москву. Юрский пишет, что им были недовольны «органы» из-за отказа быть стукачом, которые и выдавили его из Ленинграда. Позднее, когда я уже был на новом месте, режиссер со студии документальных фильмов Арнольд Карпенко рассказал мне, что однажды на студии зашел разговор о странных на меня гонениях и директор рекламного объединения Коновалов сказал:
— Я считаю, что давать работу Петрову — это государственное преступление.
Интересно. Что он имел в виду и почему именно «государственное»? Не маячит ли здесь все та же тень «искусствоведа в штатском»?
