Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
Максимыч всплеснул руками и бросился вперед открывать дверку в нашу каморку. Протиснувшись в нее, все сели на топчан. Митрополит оглядел наше сумрачное жилище.
– Тепло тут у вас, хорошо. – Заметил спальные мешки в углу. – И спите здесь? – Он огладил волнистую бороду, посмотрел на наши развешанные по стенам веревки, тросы, обвязки и инструменты. – Благое дело творите, благое – Божию красоту и память нашу от погибели спасаете.
Он вновь провел ладонью по бороде, а когда убрал руку, то из-под открывшегося мехом подбитого борта шубы ярко блеснул массивный крест. И рядом с ним, точно слабый отблеск, – орден Трудового Красного Знамени.
Мы с Алоизом, должно быть, рты открыли, так ошеломил нас вид ордена на груди митрополита.
– Из Смольного еду, – сказал Алексий, перехватив наши взгляды. – Удостоен чести высокой награды. Не мне одному, но в моем лице всей епархии орден сей. За посильную помощь Красной армии в ее тяжелой борьбе с врагом.
Он помолчал и, видимо удостоверившись в нашей полной обескураженности, пояснил:
– Ленинградские священнослужители во всех проповедях, во всех беседах с паствой укрепляют в людях молитвой и божиим словом веру в победу. Укрепляют стойкость духа, помогают пережить лихолетье. Ну и, кроме того, мы внесли свою скромную лепту – собрали деньги на строительство танковой колонны.
Максимыч, извиняясь, предложил владыке откушать вареной голубятины, пока она горячая.
– Голубь – божия тварь, святая и мирная птица, ее трогать не положено, – ответил митрополит. – Позвольте, я лучше угощу вас вкусной селедочкой, – и преподнес нам небольшой сверток.
– Может быть, хотите взглянуть на город сверху? – спросил Алоиз совсем иным, чем прежде, преисполненным уважения голосом.
– Непременно. Да, я готов, – ответил митрополит и распахнул шубу. Ниже креста на кожаном ремешке висел большой морской бинокль.
Подобрав свисавшую из-под шубы до пят мантию, Алексий стал подниматься на колокольню. Он часто останавливался, восстанавливая дыхание. Поднялись к главной звоннице. Огромные, в несколько обхватов, колокола давно онемели. Массивные молотки, отбивавшие на их литых боках басовые партии, занесло снегом. Мы сделали остановку. Возле арочных проемов стояли ручные корабельные лебедки. Митрополит вопросительно посмотрел на нас.
– Это лебедки, – стали пояснять мы, – ночью на них работаем. Они поднимают нас на шпиль, а утром спускают. – Алоиз показал на тросы, тянувшиеся от лебедок через проемы наверх.
– Как же тросы попали на шпиль? – спросил митрополит.
Алоиз кивнул на меня. И я стал пространно рассказывать. Алексий интересовался всем, он задавал много вопросов; загорался, как юноша, в глазах был мальчишеский задор.
Узнав, что в фонарик наверх недавно поднимались руководители города, он неожиданно спросил:
– А мне в фонарик можно?
– Вам будет трудно. – Алоиз выразительно посмотрел на длинную мантию. – Выше очень узкие и крутые ступени железной лестницы.
– Это ничего, – поспешно сказал митрополит, – это мы подберем повыше. – И шагнул на круто идущую лестницу в часовой механизм.
Мы зажгли свечи. Он долго с восторгом осматривал куранты, приговаривая:
– Ну и молодцы, ай да молодцы, как здорово делали!
В фонарик вела почти отвесная винтовая лестница. Митрополит одолел ее всю.
В небольшом восьмигранном помещении, расположенном на уровне кораблика Адмиралтейства, стоял отчаянный холод. Под нами в морозной дымке лежал Ленинград. Ни единого звука не доносилось с обезлюдевших улиц. Замерли впаянные в невский лед корабли. На давно не разводившихся мостах – сугробы снега. Внимание привлек Кировский мост, который митрополит долго разглядывал в бинокль, и как бы про себя произнес:
– Удивительно, как Чкалов мог на самолете пролететь под этим пролетом?
– Вон там – Пулковские высоты, – показывал Алоиз, – там – Красное Село. – Он перешел к другому окну. – А здесь – Кронштадт.
Митрополит ходил за ним, не отнимая от глаз бинокля. В Нарвском районе и на территории Балтийского завода разорвалось несколько снарядов. Взметнулись белые столбы дыма и пыли. Митрополит медленно опустил бинокль.
На обратном пути разговаривали мало. На крутых спусках мы помогали владыке, а он каждый раз нас благодарил. Уже прощаясь возле машины, Алексий спросил:
– Когда же к Никольскому собору приступите? Наши купола уж так блестят. Постоянные обстрелы не позволяют прихожанам безопасно посещать церковь… Знаете что, приходите завтра, перед обедней… – Он осекся. – В это же время. Обсудим неспешно. Придете? Вот и хорошо. – Он поднял руку в крестном знамении и перекрестил нас.
Но, к сожалению, в последующие дни мы встретиться с владыкой Алексием не смогли. У нас пошла полоса неудач. Здоровье Люси резко ухуцшилocь. Передвигался он с трудом. Мама его, такая хрупкая на вид, держалась бодрее. А он стал хуже старика. Если стоит, то не может сесть, а если уж сел – не может встать. Такому огромному парню, конечно, не хватало блокадного пайка. После ежедневной маскировки шпиля голодный, промерзший на верхотуре до костей под пронизывающим ветром, качаясь, поддерживаемый мною, он спускался вниз, ложился на топчан бездыханным и просил кипятку. Его руки и ноги пошли цинготными пятнами. Он говорил: «Миша, все! Я больше не могу. Не встану. Пойми меня правильно. У меня к тебе большая просьба – найди Зою Васильевну Никитину, пусть она мне поможет выхлопотать через “Ленфильм” документы на эвакуацию».
Нашел Зою Васильевну. Она встречалась с Люсей несколько раз. Доставала ему различные документы. На «Ленфильме» взяла на него расчет и трудовую книжку, оформляла справку о болезни. Несколько раз Никитина ходила в Смольный с его документами и заявлением. Сама дистрофик, кожа да кости, Зоя Васильевна сделала для Люси все, что смогла. Алоиз крепился, собирая всю свою волю в кулак, и мы с ним продолжали работать на шпиле. Он понимал: если перестанет работать и двигаться – умрет.
ИЗ ДНЕВНИКА: 25 января 1942 года
«На Алоиза страшно смотреть: глаза ввалились, ужасно похудел. Ослаб он совсем. Очень боюсь, если так все будет продолжаться, до лета Люся не дотянет. Работать на маскировке шпиля все труднее. Шпиль покрасили, остался купол над звонницей, где куранты. А сил уже мало. Голод косит всех подряд, умирают дома, на работе, на улице. В один из дней середины января, страшно замерзнув и в надежде быстрей обогреться, мы с Алоизом спустились вниз. Максимыча нигде не было. Печь не топлена. Возможно, он пошел ловить голубей. Алоиз остался растапливать буржуйку. Я пошел искать сторожа. Поднялся на чердак, его след на запорошенном снегу уходил в сторону галереи под куполом. Окликнул тихо: «Максимыч». И на галерее пусто. Глянул вниз, в гулкий кратер собора, и обмер: на каменном полу лицом вниз, в крови, недвижно лежал наш добрый старший друг Максимыч. В его неестественно скрюченной руке виднелся веревочный силок. Похоронили Сергея Максимовича Ярошевича на Серафимовском кладбище в братской могиле, вместе с зенитчиками Государева бастиона.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66
