— У кого паразит? У меня?
— Ну да, бычий цепень, наверное. Он вместо тебя все белки и жиры потребляет. С каждым днем все толще становится и толще. А ты — наоборот.
— У меня конституция такая!
— Да ладно тебе, — говорит мудрый Томи, — я тебе лекарство-пиперазин дам, от него все глисты выходят.
— Нет у меня, глистов! — кричит Кумар. — У меня строение такое! Тонкокостное.
— А никто и не спорит, — отвечает Томи. — Ты просто так съешь лекарство, для профилактики.
А Олуэн радуется, что беседа вновь закипела, забурлила, зажженная ее стрелой.
— Нет у него паразитов, — говорит Наянго. — Он же вегетарианец. А в тех, кто растениями питается, глисты не живут. Они в них от голода дохнут.
— Вуз аве, — говорит Томи, — был в моей практике случай… — и рассказывает историю, которую за едой могут слушать не все, а только узкие специалисты. Поэтому обойдемся без нее. Вдруг, читатель как раз за столом сидит, борщ кушает.
Понимая, что этот рассказ займет студентов надолго, Олуэн зевала и отправлялась на кухню. Хоть она уже и не ела, а про выведение глистов слушать не хотела.
Вообще же Олуэн была несурова и обходительна. И картошку фри готовила вкусную. С корочкой.
Теперь ежедневно во время еды я наблюдал перед собой два черных лица и одно чуть подальше, за соседним столом.
И меня, надо сказать, поразила разница, имевшаяся в этих, с виду схожих головах. Несмотря на объединяющую их темнокожесть, были они сильно неодинаковы. Да и темнота у каждой головы была разной силы. В конце концов, я понял, что между ними вообще нет ничего общего.
Голова Наянго была почти идеально круглой. Больше я такой ни у кого не видел. Белки его глаз вовсе не были белыми, они имели цвет гречишного меда, который словно непрестанно источали. Нос у Наянго был обычным, и челюсть была — как челюсть. Кудри покрывали голову Наянго так аккуратно, что казалось, он просто всегда носит шапочку, связанную из черной шерсти.
А вот волосы Део образовывали что-то вроде лохматой шапки-малахая. Однако вытянутый профиль Део больше подходил египетскому фараону Эхнатону. Нижняя его челюсть выдвигалась вперед с очевидной претензией. Но и она не могла сравниться с челюстью Томи.
Архитектура головы Томи была мощнее, чем здание МИД в Москве. Такую постройку греки бы, несомненно, назвали «дорической».
В смысле достижений головного строительства, Томи оставил Део с Наянго далеко позади. Тяжелые виски выступали из головы Томи, как рыцарские щиты. Лоб стоял над глазами, как забрало, которое в любую минуту могло опуститься и защитить органы зрения. Небольшой нос напоминал по форме африканский сосуд из тыквы — калебас.
Но самым важным элементом этой головы, без сомнения, были скулы. Их можно было сравнить с основанием здания. А мощью своих мышц они могли бы поспорить с прессом высокого давления. Они, как уже говорилось, легко перекусили бы рельсы, если бы это вдруг понадобилось. Но стоило взглянуть в глаза Томи, и сразу становилось ясно, что попусту разрушать железнодорожное полотно их хозяин не станет. Доброты, которая истекали из его глаз, хватало не только на шестьсот приютских бонобо, но и на тех, которые живут на воле. От Томи всегда пахло розами, хотя откуда в Африке розы, не знаю. Волосы Томи напоминали шапочку доктора-хирурга, которая со временем вполне могла бы стать профессорской.
Зато питались все студенты из Африки одинаково.
Бананы, которые давали на ланч, они сразу никогда не ели, а сохраняли на вечер, и закусывали ими цветную капусту или макароны, которые подавали на ужин. Также они могли посыпать цветную капусту сахаром, а потом туда же добавить перцу — если еда, к примеру, была недоперченой. Подобным образом питались и индийцы. Только перца в еду они клали меньше.
Я как-то спросил Наянго:
— Почему ты ешь одновременно сладкое и острое?
— Во-первых, — ответил он, — потому что это вкусно.
— Понятно, — говорю, — а во-вторых?
— А во-вторых, от этого микробы и глисты умирают.
Вот как. Это, оказывается, профилактическая мера, необходимая при проживании в тропиках.
Зато Наянго никак не мог понять, как можно молоко пить. От одного глотка молока у него сразу случалось расстройство. Да ведь ему, жителю жарких тропиков, и не нужен был этот продукт, богатый жирами.
— А вот русским, — сказал я Наянго, — он необходим.
И, надо сказать, конкурентов в потреблении джерсийского молока у меня почти не было. В Центр ежедневно привозили девять полулитровых пачек свежего молока. Как минимум, семь выпивал я. И желудок у меня, между прочим, работал преотлично!
11
Ну вот мы и добрались до Родриго. Он приехал через день после Део. По национальности Родриго был жаркий бразилец.
Едва глянув на нашего нового товарища, который, как водится, прибыл во время еды, все мы пришли к одному и тому же выводу.
— Пижон.
Хотя у Део этот образ был оформлен иным словом:
— Мажор.
Родриго вошел в дверь, улыбаясь, как артист, который рекламирует зубную пасту. Я даже ждал, что сейчас он начнет убеждать нас использовать для ухода за зубами какой-нибудь там «Жемчуг плюс». Но он ничего такого делать не стал, просто стоял и улыбался, раскидывая зубами по всей комнате солнечные зайчики.
Волосы, густо покрытые брильянтином, придавали ему вид человека, только что вышедшего из-под душа. Пиджак Родриго уж наверняка «от кого-нибудь» да был. Новый студент напоминал артиста Алена Делона на взлете своей карьеры. Я, помню, сразу подумал, что у Родриго мозги прикидом загорожены.
И оказался не прав. Хоть и распускал Родриго перья, хоть и выступал гоголем, а товарищем, надо сказать, был что надо.
Кроме того, Олуэн теперь уже не нужно было поддерживать разговоры в столовой. Там, где был жаркий Родриго, разговор не прекращался никогда. И, вот удивительно, английских слов Родриго знал не больше ста, а объяснить ими мог все, что хочешь.
Например, когда мы уже уезжали и упаковывали вещи, он сказал:
— Мой чемодан, как бомба, тронешь — взорвется.
Это означало: «Мой чемодан так набит вещами, что он в любой момент может открыться».
Родриго был, как уже говорилось, человеком жарким. Можно было подумать, что в его жилах течет не кровь, а бразильское кофе «Пеле». Любое дело, за которое брался Родриго, быстро превращалось в карнавал. На строгих лекциях он пытался серьезно слушать преподавателя и делать конспекты, но, увлекшись, начинал горячо жестикулировать и притопывать каблуками. Можно было подумать, что он танцует пылкое самбо.
— Это что за пляски в третьем ряду? — строго спрашивал Фа. — Прекратить немедленно!
На короткое время пляска-самбо затихала, но понемногу вновь начинала овладевать Родриго. Правда, теперь она уже больше походила на какую-нибудь румбу. Родриго размахивал тетрадью, словно веером, и стучал карандашами, как кастаньетами.
