По окончании мессы мама остановилась, чтобы перекинуться несколькими словами с мадам де Савиньяк. Вот уже месяц, как та приютила у себя молодую женщину с двумя детьми, беженцев с севера страны. Я уже и до этого долго разглядывала в церкви эту мадам Реваль: у нее умное, просветленное лицо. Я видела, что музыка ей нравится так же, как мне, но до сих пор мы никогда не разговаривали. Однако этим утром она подошла ко мне со словами:
– Не правда ли, это было прекрасно? Даже в парижских церквях нечасто услышишь такого органиста.
– А знаете ли вы, – спросила ее моя мать, – что это его жена Жанна Гонтран пела сегодня Kyrie?[39]
– У нее чудесный голос.
– Да, – подтвердила мама. – Эта особа на редкость красива и на редкость распутна. Весь Лимож зовет ее Гарантией Сходства: у нее пятеро детей, старший из которых – вылитый портрет ее мужа, зато четверо остальных непреложно свидетельствуют о ее четырех романах.
Я почувствовала, что госпожу Реваль уязвила эта «сплетня», принижавшая человека, которому мы были обязаны столь глубоким переживанием. Отстав от мамы, которая вместе с мадам де Савиньяк направлялась в кондитерскую, я пошла следом, бок о бок с мадам Реваль.
– Эта музыка каждое воскресенье врачует мне душу. Она так глубоко и так возвышенно религиозна, – сказала она.
– Да, – ответила я; ее серьезность вызвала у меня доверие. – Она напоминает, что есть такой мир, где все низкие стороны нашего мира не имеют никакого значения.
Мадам Реваль положила мне руку на плечо – обыкновенно этот жест заставляет меня отстраниться – и взволнованно ответила:
– Как это верно! И знаете, эту же мысль я однажды нашла в замечательном изложении – в «Песни Мира» Кристиана Менетрие. Вы читали эту книгу? Нет?.. Ну, слушайте: Менетрие старается показать в ней, что так же как чистота песни присутствует, оставаясь неуловимой, в крике, так и Бог присутствует в каждом из нас и во всем мире и только ждет, чтобы истинно религиозные сердца распознали Его там.
– Мне хотелось бы прочитать эту книгу, – сказала я. – Мне кажется, в ней есть то, что я смутно чувствую, но не могу сформулировать.
– Буду рада доставить вам это удовольствие, – ответила мадам Реваль. – Но есть еще кое-что, чего вы не знаете: я интересуюсь вами с первого дня моего приезда сюда. Вы так загадочны.
– Я? Почему загадочна?
– Не знаю… Эти светлые волосы, эти голубые глаза – иногда такие ледяные, эта белоснежная кожа… Вы выглядите какой-то нереальной.
Я ответила:
– Как странно, что вы это сказали: я и впрямь чувствую себя такой нереальной.
Мы условились, что во вторник она приедет ко мне на чай и привезет книгу. Садясь в коляску, мама сказала:
– Будь осторожна. Я понятия не имею, кто такая эта мадам Реваль.
Я чуть не ответила: «А я вот знаю, что она самая умная женщина в нашей округе». Но, как говорил папа: «С твоей мамой лучше не спорить, а делать так, как ей угодно».
16 октября 1916. – Приезжала мадам Реваль. Ее зовут Эдме, и у нас уже решено, что она будет звать меня Клер. Несмотря на свой ужас перед любой фамильярностью, я сказала: «Да». Она любит все, что люблю я. Единственная разница между нами состоит в том, что она вышла замуж в восемнадцать лет и у нее двое детей, Доминик и Жиль, о которых она излишне много говорит. Она обожает своего мужа, который сейчас на фронте, и ужасно страдает от разлуки с ним. Эти признания были высказаны в связи с книгой, которую она мне привезла, – «Песнью Мира». Я спросила:
– Это роман?
– Нет, эссе. Но уверяю вас, в книге говорится о любви больше и лучше, чем в любом романе. А главная мысль Менетрие заключается вот в чем: как чистый звук таится в крике, так и чистая любовь присутствует в инстинкте, из которого достаточно ее освободить.
– О, тогда мне нужна именно эта книга!
Она со смехом спросила:
– Почему же?
– Потому что я так боюсь своих инстинктов, что рискую задушить их на корню.
– Никогда не делайте этого! Напротив, учитесь пользоваться своими инстинктами, не теряя главного ориентира.
– Это звучит противоречиво.
– Надеюсь, эта книга поможет вам во всем разобраться. Я ведь очень близко была знакома с Менетрие в те времена, когда еще не вышла замуж и жила в Париже. Он похож на свои произведения, разве что моложе духом и не так серьезен, как они. А иногда бывает и просто фривольным.
– А он красив?
– Нет, в общепринятом смысле совсем некрасив. Но если говорить о «феномене Менетрие», в нем есть особая красота, которую может разглядеть лишь тот, кто умеет видеть. Взгляд у него чудесный… Вы читали «Девственниц в могиле»? Я спрашиваю потому, что в этой книге есть персонаж, для которого он кое-что взял от меня.
– Он женат?
– Да, вот уже пять лет, на Фанни Перье; она скульптор, довольно известный.
Я спросила у Эдме Реваль, вращалась ли она в литературных кругах, живя в Париже.
– Мой отец был издателем, – ответила она. – Он принимал у себя многих писателей, но Кристиан приходил к нам ужинать, только когда в доме не было гостей. Он не переносит шумных сборищ. Впрочем, когда он появляется в обществе, все готовы слушать только его.
– А вы не боялись, выходя замуж, что будете тосковать по Парижу?
– Я думала, что буду тосковать. Но я ошиблась. Если бы вы знали, как это чудесно – счастливый брак!
– И в чем же тайна такого брака?
– Это я вам расскажу, когда мы с вами сойдемся поближе.
19 октября 1916. – Впервые после долгого перерыва я снова попробовала писать стихи. У меня появился замысел, который я считала прекрасным, но не смогла как следует его выразить.
Надгробия семей, прекрасные могилы,
Пробу́дитесь без слов вы за чертой.
Подайте мне пример любви святой,
Неуязвимой, идеальной силы.
Без неурядиц, ссор и болтовни постылой,
Вдали от войн, побед с их суетной тщетой,
Недвижные, объял вас сон святой,
Всесильны вы в тиши, во мгле часовни милой.
Вы удаляетесь в незыблемый покой,
Вы возлежите, и рука сплелась с рукой,
Борзая странная вам чресла прикрывает.
Плоть обращается в бесстрастный мрамор плит.
Меж изваяниями белый меч лежит:
Что разделяло вас, то вас объединяет.[40]
Сперва я намеревалась показать этот сонет Эдме Реваль, но теперь не решаюсь. Мои стихи неуклюжи и глуповаты – увы, как я сама!
