Ознакомительная версия. Доступно 53 страниц из 265
Да, это был северный Геркулес, воин, жестокий варвар, проливший столько ромейской крови, колебавший теперь основы нашего государства. В левом ухе у него я заметил серебряную серьгу, украшенную жемчужинами. Но почему он не хотел носить бороды, которая так украшает мужа и христианина?
Ненависть к этому человеку в те дни наполняла до краев мое сердце. Но пусть она никогда не ослепляет моего разума и не ослабляет моих суждений.
Мы стояли перед ним полукругом – Леонтий, я и Никифор Ксифий, херсонский епископ Иаков, нотарии. Я пожирал князя глазами. Леонтий с привычной торжественностью разложил на небольшом столике копии договоров, пергамент, письменные принадлежности. Он улыбался, употреблял в речи изысканные метафоры, которые казались мне неуместными в этой обстановке, рассыпался в любезностях, называл варвара то «новым Моисеем», то «вторым Константином», выводящим свой народ из скифского идолопоклонства. Обязанности переводчика исполнял Анастасий, предатель церкви.
Но напрасно плел магистр сети своих тончайших силлогизмов, цитировал параграфы прежних договоров, ссылался на прецеденты. Победа сделала варваров самоуверенными. Владимир не уступал. Иногда Анастасий склонялся к его уху, шептал ему что-то, глядя преданными собачьими глазами на своего нового господина. У Владимира была привычка дергать ус. Он щипал его и угрюмо слушал нашептыванья Анастасия. Один из военачальников, старик с седой бородой, сказал:
– Хитрят греки, как лисы. Пойдем, княже, на Дунай!
Владимир хищно улыбнулся, обнажив белые волчьи зубы. Плохо понимая славянский язык, Леонтий вопросительно поднял брови и посмотрел на меня.
Какие унижения приходилось испытывать ромеям! Я вспомнил, что писал Фотий, величайший патриарх, об этом народе, который мы так презирали и ставили рядом с рабами, но который вознесся теперь на такую высоту!
«Помните ли вы рыдания, которым предавался город в ту страшную ночь, когда к нам приплыли варварские корабли?»
Да, помним и не можем забыть! Нельзя забыть поля и холмы, превращенные в кладбища, младенцев, отрываемых от материнских сосцов и разбиваемых о скалы, могилы, где нашли себе последнее убежище люди и волы, водоемы, заваленные трупами христиан.
Владимир сидел, подпирая рукой подбородок, и мечтательно смотрел перед собой. Он, казалось, ничего не слышал и не видел. Вокруг князя, живописные в своих белых рубахах и в разноцветных плащах, стояли воины, сподвижники его дел. У некоторых была высокая обувь из желтой кожи, удобная среди болот и снегов, на ногах других перевились крестообразно красные и черные ремни. Магистр шуршал пергаментом, разворачивал хартии, доказывал, что брак сестры базилевса даже с таким ослепительным воином нарушил бы все благочестивые традиции священного дворца. Через широкие окна, разделенные колонками, доносился иногда с улицы топот коней. Это отряды варваров вели лошадей на водопой. А на стенах залы были изображены красками подвиги Феодосия, его победы и триумфы. На фреске конь героя попирал копытами поверженных врагов.
Зачем этому варвару нужна была красота Анны? Разве мало было у него красивых рабынь и юных пленниц? Должно быть, ему захотелось озарить свою темную и дикую страну великолепием славы базилевсов, породниться с наследниками римских кесарей, возвысить в глазах народов темноту своего рабского происхождения. Почему обуяла этого распутника и убийцу такого множества людей ревность ко Христу? Или у него возникали в мозгу какие-то гениальные планы? Мне передавали его слова о «книжных реках», которые скоро потекут в языческой стране, о церковных голосах, которые огласят огромные пространства русских земель.
Сила его ума и ясность его мыслей были необычайны, признаем это в целях соблюдения истины. Как орел, он окидывал умственным взором пространства и морские побережья, взвешивал все обстоятельства и с необыкновенной быстротой разбирался в лабиринте политических хитросплетений, повергая в отчаянье магистра Леонтия. Владимир прекрасно понимал важность водных и караванных путей, по которым текло золото, совершая мировой оборот. Он знал о затруднениях, которые испытывало в данный час государство ромеев, и пользовался этим обстоятельством с варварской настойчивостью. За его спиной стояли тысячи воинов. Он мог настаивать на своих требованиях. Магистр вытирал с чела шелковым красным платком пот.
С тех пор как я стал принимать участие в работах огромной государственной машины, я понял, насколько сложна земная жизнь. Жена бедного писца, приготовляя мужу скромный ужин, или императорский повар, украшая веточками петрушки огромную рыбину для своего господина, и не подозревают о той политике, которую проводят базилевсы ради горсти перца, что служит для приправы. Устья Танаиса и Борисфена кишат рыбой. На солнце поблескивают солончаки Меотиды. Корабли везут в Константинополь соленую рыбу. Навстречу ей движутся караваны верблюдов, нагруженные обыкновенным кухонным перцем.
Нужны воины, быстроходные дромоны, огонь Каллиника и победы, чтобы охранять эти прозаические караванные дороги. Что такое победа? Соединения холодного расчета, реальных сил и еще чего-то, что не поддается никакому учету. Ничто не интересует так человека, как собственная прибыль. Однако существует что-то более высокое, чем нажива, какие-то неясные помыслы, которые влекут народы к страшным и величественным судьбам. Как соединить торговые расчеты русской торговли и страсть Владимира к Анне? Не объясняется ли все стремлением человека к бессмертию и неудовлетворенностью его нашей краткой земной жизнью? Какая сила толкает варваров на мировую арену? Огромное количество их или мечта о чем-то прекрасном, чего никому до них не удалось осуществить на земле?
Такие мысли приходили мне в голову, когда я надевал алаксимены, собираясь на очередное собрание в доме стратега. Служитель подавал мне красный скарамангий. Я надевал его, и эта длинная одежда сразу же отделяла мое тело со всеми его слабостями от внешнего мира. Вместе с тем она защищала меня от холода и от всех влияний атмосферы, а также от тех враждебных эманации, что излучают люди и животные. Я опоясывался поясом, и тело мое приобретало в нем опору, необходимую для мужа в его предприятиях. Поверх я набрасывал на плечи черную хламиду с вышитым на правой поле золотым тавлием, и это одежда, украшенная внизу серебряными бубенцами, указывала на занимаемое мною в ромейском мире место. Золотая цепь на шее и вышитая золотом черная обувь довершали мой наряд. Уже не было тела, оно пряталось в складках материй, в золоте и в парчовых украшениях. Бубенцы символизировали мою ревность в непрестанном труде. Всюду, куда бы я ни шел, они возвещали тихим звоном о моей готовности служить христианскому делу.
Ничто так не отличает нас от животных, как одежда. Когда я смотрел на Анну, я видел только пышность ее одежды и глаза – выражение ее бессмертной души. А все низменное и случайное было скрыто от меня шелком, пурпуром, золотом. Несовершенство и грубость человеческой природы прикрываются красиво вышитым плащом. Один плащ называется «морем», другой – «орлом», в зависимости от его покроя и складок, но смысл их один и тот же – отвлечь наши мысли от плоти.
Мы являлись на переговоры с высоко поднятыми головами, благоухающие духами и розовым маслом, но сердца наши не были покойны. «Двенадцать Апостолов» стоял на якоре в гавани, как униженный проситель. За Понтом истекал кровью базилевс. Мои духи назывались «Печаль розы».
Ознакомительная версия. Доступно 53 страниц из 265
