Книга Тигр. История мести и спасения - Джон Вэйллант

Отвечаем: не знаем, не пробовали.

В русском самосознании Бог — Отец Небесный, а царь — земной отец народа. До революции его так и называли: «царь-батюшка». Это обращение к высшей силе (личности), которая объединяет, защищает и управляет страной, повелось еще со времен Ивана Грозного, первого «царя всея Руси», своенравного и жестокого завоевателя, определившего характер царствования в России на последующие пять столетий. Традиция жива и поныне: сегодня Путина часто называют «добрым царем» и «сильной личностью», необходимой России — так же, видимо, как был необходим «стальной» Джугашвили в 1930-е. И это воспринимается в позитивном ключе, особенно если человек считает — как многие русские — свою страну великой, но недооцененной падчерицей Первого мира в окружении врагов. Это одна из главных причин, почему Путин сохраняет свою популярность даже в отдаленных уголках Приморского края, а Сталин до сих пор внушает восхищение миллионам россиян. Иными словами, государство Российское зиждется на принципах мужественности и патернализма, оставаясь при этом — несмотря на всю секретность, ксенофобию и тягу к вооружению — недальновидным, уязвимым и склонным к предательству. По сути, за минувшее столетие вероломство фактически стало национальной чертой характера. Не случайно в России один из самых высоких в мире процент разводов, после которых матери вынуждены в одиночку растить ребенка — как правило, единственного. Отцы пьют, гуляют, бросают семьи, рано умирают или просто опускают руки по самым разным причинам. Когда это происходит, помощи ребенку ждать неоткуда, и, кроме приюта, вариантов немного: бороться за жизнь вместе с матерью или бежать из дома и оказаться на улице. Тайга предлагает нечто среднее.

После того как леспромхоз закрыли и необходимость в рабочей силе отпала, трудоспособное население Бикинской долины отдалось в руки неласковой, но щедрой тайги-матушки, что подчас было сопряжено с серьезными опасностями и нарушением закона. Самогон и кустарно изготовленные пули встречались сплошь и рядом и шли рука об руку. После предательства и ухода отцов матери и дети начинают искать спасения друг в друге, сплачиваясь как никогда. Особенно это справедливо, если речь идет о единственном (или единственном оставшемся в живых) сыне — Иосиф Сталин тому пример. То же самое можно сказать и про тайгу-матушку и ее отчаянных сыновей.

К 1997 году обстановка в Соболином стала исключительно нездоровой: падение нравственности и алкоголизм достигли пугающих масштабов. Все вокруг ломалось и рушилось, люди начали в буквальном смысле вымирать. Трое из пяти детей охотницы бабы Люды похоронены на деревенском кладбище. «Это уже и жизнью нельзя назвать, — сокрушалась она. — Это жалкое существование».

При таких обстоятельствах время утрачивает свое привычное значение. В Соболином жизнь текла по своим законам, но время словно остановилось на отметке «выживание»: когда вы влачите нищенское существование в глухом лесу, бег стрелок по циферблату и листочки отрывного календаря мало что меняют в вашей жизни. Отдельным счастливчикам раз в месяц приходит скудная пенсия, которая могла бы облегчить их участь, но если ее частично или целиком спустить на водку, можно попросту отключиться и забыть о времени. Вот почему выживание в этих краях разделяется на периоды алкогольного анабиоза и вспышки сезонной активности, когда наступает пора рыбалки, охоты, разведения пчел или сбора кедровых шишек. Кроме того, нужно время от времени сажать картошку, а иногда удается подработать на лесозаготовке или строительстве дорог. По этому страшному кругу издревле движется жизнь миллионов людей во всем мире, а мы, как правило, даже не задумываемся об этом.

Марков изо всех сил сопротивлялся унынию и оцепенению, овладевшим большинством его соседей, все больше и больше времени проводя в тайге. «Он был хорошим человеком, — вспоминает его соседка Ирина Пешкова. — Про лес он знал все, абсолютно все. Мог отыскать любой корешок. А однажды выходил маленьких медвежат».

«Он постоянно был чем-то занят, — рассказывал Денис Бурухин. — В лесу лениться некогда: то дрова надо найти, то воды принести. Постоянно нужно проверять капканы и силки, охотиться, чтоб добыть мяса. Крутиться приходится как белка в колесе».

Возможно, из-за внутренней потребности в дисциплине и порядке Марков притащил в хижину будильник. Но чем дольше живешь в тайге, которая подчиняется только законам стихии и своим собственным, тем тяжелее следовать обыденным домашним привычкам. К тому моменту, когда Труш наткнулся на Маркова в лесу и конфисковал его ружье, он уже изрядно поотвык от деревенской жизни. Нанайский охотник Василий Дункай, ненадолго наведавшийся домой, так описал дилемму, возникающую в сознании любого таежника: «Я живу в тайге. Возвращаясь домой, чувствую себя гостем. И так большинство охотников. Вот я провел дома неделю — и уже устал до тошноты».

Один из друзей Дункая, Василий Солкин, охотник и исследователь леопардов, тоже проводит в тайге по нескольку месяцев кряду. Он получил образование военного журналиста, служил на Тихоокеанском флоте, но в конце восьмидесятых вышел из партии и стал одним из диссидентствующих бардов. Это беспокойный человек с длинными волосами и густой бородой, который на работу в Тихоокеанском институте географии на окраине Владивостока приходит в джинсах, безрукавке и ковбойских сапогах. Полученное образование и богатый жизненный опыт позволили Солкину более четко определить особенности таежного мировосприятия и сочувственно отнестись к ситуации, в которой оказался Марков. «Самое тяжелое и самое важное испытание для человеческого разума — испытание одиночеством, — объяснял он. — Человек — существо социально зависимое, большая часть из того, что он делает, делается исключительно ради окружающих. Только оставшись наедине с самим собой, без свидетелей, он начинает узнавать, каков он есть на самом деле. Иногда это приводит к удивительным откровениям. Когда никто не смотрит, можно легко превратиться в животное: исчезает нужда мыться, бриться, убирать в доме. Можно жить в дерьме, никто же этого не видит. Можно стрелять тигров, можно не стрелять. Можно наложить в штаны от страха и убежать, ведь никто не узнает. Для того чтобы оставаться человеком, когда никто не видит, нужен внутренний стержень».

У Маркова он был.

«Человек, который прошел испытание одиночеством, — продолжал Солкин, — получает такую колоссальную уверенность в себе, что его уже ничто не может сломить. Никакие превратности судьбы, политические бури и тому подобное не повлияют уже на него так сильно, потому что он знает, чего стоит сам по себе. Карл Маркс сказал, что свобода есть осознанная необходимость[31]. Эти слова я впервые узнал, будучи студентом, но не понимал их смысла, пока не пожил в тайге. Там можно выжить, только осознав этот принцип. Если думаешь, что свобода — это анархия, не выживешь.

Это как наркотик. Ты не можешь без этого прожить. Поэтому, когда возвращаешься обратно [в цивилизацию], тебя накрывает странное чувство: в тайге нет ничего важнее пули. Но стоит выйти на дорогу и увидеть приближающийся автобус, как ты понимаешь, что это совсем другая жизнь, в которой пули ничего не значат. Неожиданно оказывается, что тебе нужны деньги — странные бумажки, которые даже для розжига не годятся, а пули тебе ничем не помогут. Иногда этот внутренний переход очень тяжело дается».