Не сразу сумела я объяснить чете Уиллоуби Д’Арби, что стремилась изменить свою внешность, а вовсе не уйти в мир иной. В суматохе я передержала краску на волосах, и теперь они по цвету напоминают огненно-рыжую японскую глазурь. Чета У Д. одобрила эту резкую перемену в моей внешности.
– Вам надо носить зеленое, – заявила Летиция и отдала мне нефритовые серьги, которые она купила в Индонезии. Они четыре дюйма длиной. Она предложила проткнуть мне уши с помощью штопальной иглы и пробки, но я эту любезность отклонила.
Я уже выбросила свой костюм для чистки труб и теперь хожу в мохеровом костюме от Нормана Хартнелла; в последний раз Летиция надела его в 1959 году, когда у нее был десятый размер. Костюм изысканно мягкий, с благородным синим отливом, хотя, конечно, нельзя сказать, что он особенно выигрышно смотрится с парусиновыми тапочками.
В ту ночь я несколько часов лежала без сна и думала о детях. Когда наконец заснула, мне приснилось, что я в тюрьме. В одной камере с Руфью Эллис[20]. Нам было очень весело, и мы выщипывали друг другу брови. Потом, перед самым рассветом, нас вывели из камеры и повесили, и мы умерли. Во сне смерть предстала в виде того же района Темные Тропинки, уходящего в беспредельность. Мы с Руфью отправились искать торговый центр. Но…
Я проснулась в шесть утра и почуяла запах паленого мяса. Я быстро надела костюм от Хартнелла, парусиновые тапочки и отправилась на разведку. За дверью, на верхней площадке, запах был сильнее, к нему примешивалась какая-то едкая вонь, от которой у меня запершило в горле. Взглянув вниз, я увидела струйки дыма, выползавшие из-под двери Кира.
– КИР! КИР! ПРОСНИСЬ! ТЫ ГОРИШЬ!
Я барабанила по двери до боли в суставах. Из своих комнат вышли Летиция и Джерард, закуривая сигареты. Я крикнула: «Дым!» – и указала на щель под дверью. Профессор произнес:
– Возможно, бедный мальчик курит больше обычного.
– Это не сигаретный дым, болван. Ломайте на хрен эту дверь.
В конце концов Летиция сама высадила дверь плечом, муж промахнулся и отлетел от косяка, как мяч. Кир сидел на полу, скрестив ноги, и жарил в камине голубя. За решеткой пылала крошечная кучка углей. Кир схватил с решетки длинную вилку, на которой поджаривают хлеб, и ткнул в голубиную шею, проверяя готовность. Он мрачно посмотрел на нас снизу вверх.
– Надеюсь, вы не собираетесь присоединиться ко мне, – сказал он, – на четверых тут никак не хватит.
– Не волнуйся, старина, – сказал Уиллоуби Д’Арби, – голубей я никогда не любил, предпочитаю вальдшнепов.
– Родной мой, – сказала Летиция, ероша всклокоченные волосы сына, – как же все-таки приятно видеть, что ты ешь. Принести тебе желе из красной смородины?
Кир выплюнул перо и захныкал:
– Я ем не потому, что хочу есть. Я это делаю на благо общества. Если б не я, Лондон бы уже кишел… Эти твари, знаете ли, прямо набиты всякими паразитами.
– Да, разумеется, но ты проследи, чтобы они как следует пропеклись, хорошо, милый? – сказала Летиция, в некотором смятении разглядывая похожие на кнопки глаза голубя.
Кир вновь переключился на стряпню, и после долгой паузы профессор с несколько преувеличенной сердечностью сказал:
– Что ж, малыш, предоставим тебе спокойно позавтракать.
Когда мы, выходя, столпились у двери, Кир произнес:
– Это у меня не завтрак, это гражданский акт.
Единственными предметами взрослой жизни в комнате Кира были сигареты, зажигалка и пепельница. Даже на вилке для поджаривания хлеба красовалось изображение Винни-Пуха. Не комната, а музей. Не хватало лишь плетеной веревочки поперек двери и таблички на стене:
ТИПИЧНАЯ СПАЛЬНЯ ПЯТИЛЕТНЕГО МАЛЬЧИКА ОБРАЗЦА 1969 г.
– Много ли в голубе питательных веществ, дорогой? – спросила Летиция, выйдя из комнаты Кира.
– Протеин, разумеется, есть, – ответил профессор Уиллоуби Д’Арби. – Я поговорю с Арчи Дунканом, он диетолог.
Вот и все. Они отправились принять вместе ванну.
Мне припомнился фильм ужасов, который я однажды видела. Группа туристов на две недели сняла готический замок. В первый же вечер во время обеда разразилась сильнейшая гроза. На обеденный стол рухнула люстра. На лестнице свалилась статуя. Потухли все свечи, а потом необъяснимым образом зажглись сами собой. Тем не менее туристы весело разошлись по своим спальням с привидениями и безмятежно проспали ночь под звуки органа и вопли, доносившиеся из подвала.
У четы Уиллоуби Д’Арби и у туристов из фильма было много общего: и те и другие являли собой крайний случай философского отношения к жизни. Если бы Кир родился в районе Темные Тропинки, он был бы под надежной охраной общественности. Кто-нибудь из всеведущих соседей обязательно сообщил бы куда надо, что он душит на подоконнике голубей.
18. Я покидаю необычный дом
Я помешивала кашу, когда в кухню вошел профессор Уиллоуби Д’Арби и сказал:
– Я смотрел утреннюю передачу по телевизору. Вас зовут Ковентри Дейкин, не так ли?
– Да.
– В программе новостей показали вашу фотографию. На снимке вы целитесь из какого-то огнестрельного оружия и вид у вас крайне свирепый.
– Из оружия? – недоуменно переспросила я.
– Вы невероятно хорошенькая на снимке. На вас еще такое прелестное платье в синюю и белую клетку.
– Ах, это, – сказала я, – это же пугач, я снялась ради шутки. У сына был день рождения…
– Полиция утверждает, что вы весьма опасны. Они предупреждают, что людям не стоит подходить к вам близко.
– О боже!
– Если верить нашим стражам в синей форме, вы затаили злобу на мужчин.
Я покачала головой.
– Но убили же вы человека?
– Да.
– Значит, вы и впрямь склонны к насилию?
Каша вспухала на дне кастрюли, грозя пригореть. Рука моя ослабела; деревянная ложка сама запрыгала по кастрюле, брякаясь о стенки.
– Вы хотите меня выдать? – спросила я.
– Не выдать, но, к сожалению, выдворить. Не то чтобы я был шокирован, милая. Для меня убийство – дело сугубо заурядное; при всем том, однако, я не могу укрывать вас в своем доме. Я профессор судебной медицины. Работаю в ежедневном контакте с полицией. Вы же понимаете, в каком я положении?
– Да.
– Летиция крайне огорчена. Она надеялась, что вы проживете у нас много лет. Сейчас так трудно с домработницами, особенно если учесть ее культ обнаженного тела и чудачества Кира.
– Когда я должна уйти?
