Немец нахмурился, вспоминая, что такое 'аврал'. Вспомнил быстро, но выражение неудовольствия так и не покинуло бледного лица.
— Англичане не капитулируют, — говорил Сталин, сопровождая слова сдержанной, но решительной жестикуляцией, будто отсекал каждое произнесенное слово. — И война теперь идет по их правилам. Там, где мы пока слабее. Ты знаешь, сколько мы уже потеряли из-за сокращения торговли? Англичане перешли к открытому пиратству. Их самолеты и подводные лодки выслеживают суда от самой середины Атлантики. И нам нечего этому противопоставить. А вам?
— Мы сорвем эту удавку, — решительно начал, было Шетцинг. — Наши рейдеры и блокадопрорыватели…
— Так же, как сорвали в Мировую войну? — с ехидным прищуром желчно уточнил Сталин.
Шетцинг скрипнул зубами, сжал кулаки, но сдержался от крепкого ответного слова. Крыть и в самом деле было нечем. Немец несколько раз глубоко вздохнул и произнес почти спокойно:
— Именно поэтому нам нужно бить в самое сердце врага. Не отсекать щупальца, которые отрастут вновь, а закончить одним решительным ударом. Поэтому — десант и захват Метрополии. Без этого вражеские тени по-прежнему будут стоять за каждым углом.
— Рудольф, — Сталин подошел ближе, оперся одной рукой о край стола. — Если бы это было посильно, я бы тебя поддержал. Но в этом году высадка невозможна, и ты это знаешь. Уже слишком поздно. Теперь придется планировать операцию, самое ранее, не весну. И все это время — фора, которую Черчилль использует до последней минуты.
— С вашей помощью мы сможем! — Шетцинг стукнул кулаком по столу. — Нужны не такие уж большие силы! Баржи, десантные танки, штурмовая авиация, которая будет работать в поддержку артиллерии — объединенным силам создание такого кулака посильно! Пока англичане будут наращивать силы, мы укрепим и умножим свои, и все равно сохраним перевес.
— Это было бы верно, получись высадка этой осенью, когда у Англии почти не оставалось армии после разгрома во Франции. А сейчас неверно. К весне они восстановят потери. Когда начнется высадка, Даудинг и Паунд поведут в бой всех и все, — непреклонно продолжал генеральный секретарь. — У нас нет стольких кораблей и самолетов, чтобы остановить их. С гарантией остановить и не допустить к десанту.
— Нас поддержит Америка, мы уже ведем переговоры. Они надавят на британцев, поскольку так же несут убытки.
— Василевский обсуждал этот вопрос с Ходсоном. И главными представителями его партии. Североамериканские Штаты останутся в стороне, это решенный вопрос. Изоляционисты не поддержат никого. Они хотят торговать, им мешает блокада, они терпят убытки на транзите и новых, более протяженных торговых путях через Тихий Океан. Но они не станут вмешиваться. И это хорошо. Потому что ты знаешь не хуже меня — если Америка выйдет из изоляции, то поведут ее Рузвельт и его банда. Наши открытые враги.
— Нам нужна эта война, — с почти злобной решимостью сказал Шетцинг.
— Она нам не нужна, — так же непреклонно ответил Сталин, сделав отчетливое ударение на слове 'нам'. — Она не нужна никому. Мы все рискнули и выиграли. Теперь время пользоваться успехами. Осваивать обретенное. Готовиться и копить силы.
— Договор с Англией? — почти воскликнул Шетцинг, облекая в слова невысказанное Сталиным.
— Да! — так же энергично ответил советский лидер. — Мирные переговоры. По нашей инициативе. Какие-то уступки. Преференции. Еще что-то. Блокада обходится чрезмерно дорого, а противопоставить ей нечего. Можно вести торговлю через Тихий океан, но это слишком близко к японцам, а у них сильный флот. Да и дорого — гонять грузы по железной дороге через континент.
— Переговоры и уступки разрушат все, чего мы добились. Победители не предлагают мира и тем более не откупаются от проигравших!
— И что вы предлагаете? Представить себе, что Ла-Манш — это просто широкая река? Мы не можем победить англичан на море! Мальта лучшее тому доказательство! И не можем высаживаться на английский берег, мы упустили возможность. Нам не нужна эта война!
Воцарилась тишина. Шетцинг смотрел вниз, на полированную столешницу, нервно барабаня пальцами по ее гладкой поверхности. Сталин прекратил ходьбу, сел и все-таки начал набивать трубку, скрывая эмоции за привычными действиями.
— Эта война нужна мне, — негромко произнес немец, с откровенным упором на последнее слово, уставившись в столешницу.
— Поясни, — ответил Сталин, чиркнув спичкой.
Шетцинг посмотрел прямо на него, пронизывая сизоватый табачный дымок немигающим, холодным взглядом.
— У всего есть своя цена, — заговорил немец, так же размеренно, как до этого Сталин. — Двадцать с лишним лет мы делали невозможное, я и те, кто шел за мной. Мы победили нацистов, правых баварцев, задушили 'мятеж баронов' и взяли всю власть в стране. Мы подняли из праха экономику. Воссоздали армию и вернули военную промышленность. И все это мы сделали на одной основе. Не на марксизме или коммунизме. А на памяти о поражениях.
— Реваншисты, — сказал Сталин с почти брезгливой гримасой.
— Да. И я не вижу в этом ничего плохого. Каждый немец, переживший Великую войну помнил, как нас унизили и ограбили. Помнил Голод, эпидемии туберкулеза, тифа и сифилиса…
Шетцинг поперхнулся, закашлялся. У него внезапно и сильно заболели ноги, сломанные при падении самолета в девятнадцатом году.
— Я видел и пережил нашу гражданскую войну, — произнес генеральный секретарь. — Ты не впечатлишь меня.
— Я не впечатляю. Я объясняю суть. Каждый немец это помнил. И каждый ребенок, который рождался в немецкой семье, тоже узнавал и запоминал, что за границей живут французские и английские людоеды, которые отбирают у страны и его родителей последний кусок хлеба. Реваншизм, желание мести — вот энергия, которая питала наши победы. Мы объединяли нацию и били наших политических врагов обвинением, что они отдаляют час возмездия. Мы сумели сколотить союз с вами и уничтожить национал-социализм Гитлера, хотя за него выступала уйма всякой политической шелухи. Потому что мы говорили — 'вот, русские, в союзе с ними мы быстрее поднимемся и отомстим!'. Без реваншизма мы не добились бы и половины сделанного.
— Но теперь вы заложники, — уточнил Сталин.
— Я предпочитаю называть это не заложничеством… скорее — ценой успеха. Мы обещали возмездие и расплату. И дали народу Германии обещанное. А теперь…
На этот раз Шетцинг встал и заходил по комнате, прищелкивая пальцами.
— Да, ты во многом прав, — нехотя согласился премьер-министр. — Мы сильно рискуем.
— Мы очень сильно рискуем, — поправил Сталин.
— Пусть так. Но беда в том, что я не могу сдать назад. Я не могу договариваться с Англией после всего, что произошло. После наших побед в Европе.
— Тогда, может быть, это стоит делать кому-то другому? — в голосе Сталина отчетливо зазвенел лед, напоминая, что в этой комнате собрались не два старых друга, а политические попутчики.
