— А рыба, между прочим, вкусная, — сказал он, ни к кому не обращаясь, но достаточно громко, чтобы Ирина могла услышать его.
Аришка с готовностью подхватила:
— Мам, очень-очень вкусная! Иди, я тебе оставила!
От готовности ребенка поделиться последним куском у Володи ком встал в горле.
— Аришка, там на всех хватит — целая кастрюля, так что ты ешь давай, ешь.
И отвернулся, опасаясь, как бы девочка не заметила в его глазах чего-то, что замечать ей было не положено. Пусть она еще слишком мала, но это не могло помешать ей быть не по годам проницательной. Едва справившись с собой, он прикрикнул строго:
— В конце концов, сколько тебя можно звать?! Ужин стынет.
Почему-то поймал себя на мысли, что ему хочется устроить разнос чужой женщине. Хотелось объяснить ей, как она, мягко говоря, неправа во всех отношениях. Едва сдержал себя.
Через бесконечно долгую минуту Ирина выплыла из спальни. Все с тем же безликим хвостиком, бледная от усталости — или от голода? В стареньких джинсах с до белизны вытертыми коленками, в растянутом свитере с закатанными почти до самого локтя рукавами. Жалкая, несчастная. И Владимир впервые засомневался: да какая ж она стерва? Так, неустроенная баба, почти уже безмужичная, правда, сама этого пока еще не понимает. Обыкновенная дура.
Скромно присев на табуретку, Ира не осмеливалась прикоснуться к кастрюльке с рыбой. Володя едва не крякнул от разочарования: ему для сюжета нужна была настоящая стерва, чтоб ни минуты спокойной, чтоб ежесекундно хотелось собственноручно перерезать ей глотку. А что ему Витька подсунул? Простую, неуверенную в себе молодую мамашу, не умеющую обеспечить родную дочь всем необходимым. Горе луковое, а не стерва. Такая не то что ребенка, она себя-то не прокормит.
С трудом скрывая досаду, положил в ее тарелку несколько кусков, побольше: сама б наверняка самый маленький взяла, и сидела бы над ним целый вечер, мусоля. С ума сойти — скромничать перед собственным мужем! И это — стерва?
— Пап, а Мар-ррина Алексеевна сказала, что акилевр-рров не бывает. Ты меня обманул?
Блестящие глазенки-вишенки смотрели на Владимира с таким укором, что у него аж сердце екнуло. Ну как было признаться ребенку, что он пошутил?
— А я говорю — бывают. Правда, мама?
Вопросительно взглянув на него, Ирина неуверенно кивнула.
— Но я же тебе говорил — это очень-очень редкий зверь, поэтому, наверное, Марина Алексеевна сама о нем ничего не знает. Он водится в джунглях Амазонки, далеко-далеко от людей. А если туда кто и добирался, если кто-то видел его, то очень немногим удалось спастись: акилевр — самый страшный зверь на земле, — голос его стал таинственным и грозным. Словно бы стараясь усилить впечатление на доверчивого ребенка, Володя сдвинул брови. И вдруг резко перейдя на обычный тон, добавил почти весело: — Вот потому-то про него мало кто знает. Но те, кто хоть однажды услышал, как страшно он ыкает, больше никогда не сунутся в джунгли Амазонки. А ты? Поедем в джунгли?
Девочка во все глаза глядела на него и терялась в догадках: шутит ли "папа", или говорит серьезно. Но на всякий случай активно замотала головой.
— Вот и правильно: чего мы не видели в ихних джунглях? У нас своих лесов навалом. С волками и медведями. Пойдем?
Про волков и медведей Аришка была хорошо наслышана, и в ее глазах уже не отражалось недоверие:
— Не-еее, не пойдем. Я в зоопарк хочу.
Зоопарка, насколько помнил Володя, в их городе отродясь не было. Они с Витькой тоже когда-то страдали из-за этого. Помнится, пару раз приезжал передвижной зверинец, так окрестная детвора едва ли не каждый день бегала туда, пока он не уехал.
— Зоопарк, — вопросительно протянул он, словно не дослышал. Где ж ей взять зоопарк? Так не хотелось отказывать этим доверчиво на него глядящим глазкам. И вдруг решительно заявил: — Будет тебе зоопарк! Правда, не завтра, и не послезавтра. Но как-нибудь мы с тобой обязательно выберем время и поедем в самый настоящий зоопарк. Только надо подождать. Подождешь?
Головушка радостно закивала, и Володя понял: он сделает все, чтобы выполнить обещание. Не настолько же Ирина стерва, чтобы не отпустить племянницу на несколько дней в Москву с родным дядькой. Она же вообще не стерва, а самая настоящая тюха-матюха, Витька что-то сильно напутал. А показать племяннице настоящий зоопарк — его прямая обязанность. В конце концов, кто у него еще в жизни остался, о ком еще заботиться, как ни об этой девочке, глядящей на него с такой доверчивостью.
— Вот и хорошо, — сказал он, не без труда сглатывая комок, в очередной раз так некстати выросший в горле. Да что ж такое, что с ним происходит? Расчувствовался, как баба! — Наберись терпения и жди. А пока ешь давай, акилевра.
— Не, наелась — щас лопну, — заявила Аришка, ловко слезая со стула. Существенно уменьшившуюся горку в тарелке венчал обкусанный кусок рыбы.
Владимир было собрался за ней, но Ира остановила его, положив почти прозрачную ладошку поверх его руки:
— Зачем ты обещаешь то, что не сможешь выполнить? Она же маленькая, всему верит.
— Почему же не смогу? — его голос чуть дрогнул: от ее прохладной ладони исходило что-то неведомое ему раньше. Надежда и неуверенность, обида и снова надежда, надежда, надежда. И… словно бы обещание любви. Тихое, незаметное, будто прошептанное одними только губами… Владимир одернул себя: что-то воображение разыгралось. Видимо, сказывается нехватка общения с бумагой. В смысле, с клавиатурой. Невыплеснутые вовремя эмоции переполняют, стремясь вырваться наружу, неважно даже, по какому поводу. — Когда-нибудь, надеюсь, довольно скоро, обязательно появится возможность отвезти ее в настоящий зоопарк. Ты ведь не будешь возражать?
Не ответив на вопрос, она убрала руку. Отколупнула вилкой кусочек рыбы и отправила его в рот. Тщательно прожевав, спросила едва слышно:
— Почему ты вернулся? У тебя там… всё?
— Где "там"? — не понял он. Для него, как для знатока русского языка, понятие "там" прочно ассоциировалось с направлением, с географическим местоположением, но никак не с человеком, а потому такой, в сущности, простой вопрос оказался им недопонят. На всякий случай, дабы избежать опасных вопросов, ответы на которые были ему неизвестны, попытался резко сменить тему: — Как рыба?
— Нормально, — она отложила вилку в сторону. Выпрямила спину, словно вспомнив о своем графском происхождении: ни дать, ни взять — выпускница института благородных девиц. И снова стала похожа на стерву — такое надменное выражение появилось на ее лице.
— Я больше не буду стирать твои рубашки, Витя. Мне надоело, — и, шумно отодвинув табуретку, вышла из-за стола.
А как же графское происхождение? Владимир не знал точно, но догадывался, что графини встают не с таким грохотом. Подумаешь, рубашки ей сложно постирать! Он и сам постирает, если понадобится. Жаль, не смог взять свою одежду, а запасы Витькиной уже подошли к концу. Нужно будет завтра вплотную заняться этим вопросом.
