Стерев пыль с одной из ламп, Ферн заправила ее, дождалась, когда древний фитилек пропитается новым маслом, затем аккуратно чиркнула спичкой и поднесла огонь к концу фитиля. Тот загорелся, хотя менее ярко, чем парафиновая свеча, но Ферн была признательна веселому огоньку, прогонявшему серость дождя и пыли. К сожалению, розовый шарик света оставил во мраке загроможденные углы комнаты, отчего мебель там казалась большими тенями. Не угрожающими, нет, скорее одинокими. Мысль была настолько смехотворной, что Ферн заставила себя громко засмеяться. Но веселья не получилось, и она решила чем-нибудь занять себя: отыскала полотенца в ящике для белья, чистые, хотя и затхлые, выложила их с Колином ночные рубашки. Конечно, рыться в чужих вещах неправильно: пусть запах его одежды теперь и знаком ей, она еще не чувствовала себя вправе трогать личные вещи мужа, тем более неношеные.
Ферн опять взялась за тряпку, пытаясь занять руки делом, чтобы не вспоминать о темной каморке с написанными там словами...
Открывшаяся дверь заставила Ферн подскочить и резко повернуться.
– Я тебя напугал, да?
От искры юмора в глазах Колина у нее сильнее забилось сердце. Это было таким настоящим, таким живым. Это была часть нового Колина, она волновала и пугала ее, вызывала желание схватить его и не отпускать.
В одной руке он нес ведро, чайник и корзину, а другой прижимал к себе большой кусок торфа. Оставив все у камина, он направился с корзиной к постели, чтобы там распаковать ее.
– На кухне я обнаружил дверь, ведущую к колодцу во дворе. Там был и внутренний резервуар, но без воды.
– При таком дожде? – удивилась Ферн, глядя, как он достает большой кусок цыпленка и картошку.
– Думаю, прохудился. – Колин осмотрел еду. – Боюсь, осталось не слишком много.
– Хватит. Теперь я рада, что мы не остановились перекусить, – сказала она. В пути ее возмущало нетерпение мужа.
Пока он делил еду на две равные части, в желудке у Ферн заурчало совсем не как у леди, и Колин одарил ее насмешливым взглядом, от которого сердце ее затрепетало, но по другой причине.
Она торопливо схватила тарелку и начала грызть крыло. Разумеется, ее сестра Фейт сказала бы, что раз он мужчина, то должен получить львиную долю еды, а настоящая леди должна притвориться сытой после нескольких кусочков и предложить ему остальное. Но она не Фейт и к тому же очень голодная.
Ферн ела по возможности аккуратно. Колин делал это медленно, словно хотел, чтобы его порция дольше не кончалась. Он смотрел на нее, она устремила взгляд на свою тарелку. Новый он Колин или прежний, она еще не так свободно чувствовала себя с ним.
– Если бы у нас было раза в два больше, – вздохнул он, съев последний кусок.
– Я видела в кладовой мешок муки, хотя не берусь определить, сколько времени он там стоит.
– И что же ты собираешься делать с мешком муки? – поинтересовался Колин.
– Найти того, кто может из нее что-нибудь приготовить.
– Это моя Ферн, – шутливо сказал он и, видимо, прочтя что-то на ее лице, спросил: – В чем дело?
– Вы опять назвали меня по имени. Сегодня уже несколько раз, а прежде вы почти всегда говорили mon ange.
Колин выглядел слегка озадаченным.
– Наверное, ты права. Я никогда об этом не думал.
– Все это мелочи. – Она пожала плечами.
– Только не для тебя.
Ферн почувствовала, что краснеет, но когда он называл ее по имени, это пробуждало совсем другую ее часть, более для нее существенную, только она не могла объяснить Колину, что имела в виду.
– Я бы хотела вымыться и переодеться, – сказала Ферн, меняя тему. – Я тоже вся в пыли.
Колин начал укладывать кусок торфа на каминную решетку.
– Надеюсь, мы не подожжем дымоход, – нервно заметила она.
– Есть лишь один способ это выяснить.
Когда он взял ламповое масло, Ферн отступила, боясь, что на кринолин попадут брызги. В ответ на ее осторожность Колин поднял бровь, вылил добрую порцию масла на торф, забрал у нее спички, чиркнул одну и бросил в камин. Вскрикнув, Ферн отскочила.
Но пламя не взревело, а быстро образовало горячий прямой столбик огня. Держа наготове ведро, Колин стоял у камина с выражением полного самообладания, а Ферн в ожидании худшего следила за ним.
– Мы чуть сами не задымились, – наконец вымолвила она.
– Да, тяга вроде бы хорошая.
Он поставил ведро и начал вешать над огнем чайник. Желтые языки пламени танцевали на торфе, медленно въедаясь в него, слишком медленно. Ферн вздохнула.
– О чем теперь? – спросил Колин.
Она печально улыбнулась.
– Вода будет готова минут через пятнадцать.
– Тогда незачем тратить их впустую.
Сердце у Ферн дрогнуло от его намека. «Я не знаю, могу ли этого хотеть. Я не знаю, что означает происходящее между нами, и боюсь узнать». Но Ферн не сказала этого вслух. Когда она не должна или не могла думать, она могла отдаться своей... другой стороне. А сейчас она думала и понимала, что не может заставить себя решить.
– Иди сюда, Ферн. – Глаза у него были зелеными и бездонными, как море. Она неуверенно шагнула к нему. – Со вчерашней ночи я был твоей горничной. Сегодня твоя очередь быть моим камердинером.
У Ферн пересохло во рту, когда она поняла, чего он ждет от нее. Она смотрела на мужа, который стоял, как будто мог ждать до бесконечности. Наконец она медленно протянула руки к верхней пуговице сюртука, и та, немного посопротивлявшись, расстегнулась, за ней последовала вторая. Ферн сунула руки под сюртук, чувствуя рельеф его мускулатуры, затем подняла глаза. Лицо Колина было, как всегда, бесстрастным, но взгляд обжег ее. Сюртук легко соскользнул с его запястий, она подхватила его и кинула на ближайший стул. Все еще завороженная его взглядом, Ферн механически расстегнула жилет. Когда она дотронулась до рубашки, чтобы снять ее, жар его тела, первоначальное удивление и быстрота собственной реакции так напугали ее, что Ферн отпрянула.
– Продолжай, – хрипло произнес Колин.
Она подчинилась, рубашка последовала за жилетом. Теперь Ферн стояла, глядя на редкие черные волосы в треугольном вырезе нижней рубашки, уже хорошо знакомые возбуждающие, поскольку она чувствовала внутри дрожь.
– Ты сам должен ее снять, – каким-то скрипучим, нетвердым голосом сказала она. – Я не достану.
Колин медленно поднял бровь и еще медленнее стянул через голову рубаху. На миг Ферн закрыла глаза, когда же снова открыла их, он смотрел на нее, бесстыдно стоя полуголым, что не могло быть правильно. Колин не целовал ее, не ласкал, не раздевал. Тогда почему она так покраснела?
Грудь у него была покрыта узором красных царапин, которые пугали и в то же время очаровывали ее. Ферн положила руку на одну из отметин, чувствуя, как под ладонью бьется его сердце.
