Глава 8. Франция
Во время полета я старалась не подавать виду, что мне страшно Я ведь гордая — не хотела, чтобы Пьер заметил. Прилетев в Малайзию, мы узнали, что рейс в Париж задерживается. Нас разместили в гостинице.
Чтобы выйти из аэропорта, нужно было спуститься по эскалатору. Я наотрез отказалась. Ни в какую не соглашалась ступить на металлическую змею, которая перекатывалась. Пьер рассердился и затащил меня на эскалатор силой. На улицах Куала-Лумпур я увидела здания выше любого лесного дерева. Пьер объяснил, что называются они небоскребами. Я же поняла, будто они в самом деле скребут небо. Все вокруг было такое необычное, современное, все меня поражало.
Наш номер находился на двадцать восьмом этаже. Мы вошли в лифт: когда двери закрылись, я почувствовала себя точно в гробу, мне стало жутко. Из окон номера люди внизу казались крошечными, не больше букашек, что тоже ужасало. Пьер зашел в ванную комнату и стал набирать в ванну воду, которая вдруг пошла пузырями. Он сказал, что мне понравится, что нужно войти в ванну, я же никак не соглашалась. Пузыри меня пугали, я никогда раньше не принимала ванну и не мылась в горячей воде.
Потом был еще один перелет. Теперь мне было уже не так страшно. Летели мы дольше, с остановкой в Дубае. В аэропорту я увидела, как живут мусульмане — не чамские, вроде моего дедушки, а настоящие, у которых женщины, как призраки, закутаны с ног до головы, да еще в такую плотную, черного цвета одежду. И это когда на улице жара! Мне их стало жаль.
Приземлившись во Франции, мы сразу же отправились к тете Пьера — ее звали Жанин, а жила она в пригороде. Когда мы вышли из аэропорта, майский воздух показался мне до того свежим, что я подумала: французы наверняка установили кондиционеры на открытом воздухе. Чтобы порадовать меня, тетя решила приготовить рис. В Камбодже рис варят час, а то и дольше: ставят котелок на угли, и вода выкипает себе потихоньку. Когда же я увидела, как тетя окунает маленькие целлофановые пакетики с рисом в кипящую воду, я решила, что женщина сошла с ума. В чем совершенно убедилась, когда через несколько минут тетя вынула пакетики из воды и добавила в рис сливочное масло. Рис получился жутким, полусырым; зерна раздулись, став гораздо больше наших, таких вкусных и ароматных. Из уважения к рису я съела все, что мне положили на тарелку. А вот ветчина и хлеб мне понравились; хлеб вообще был настоящим объедением.
Пьер уехал на пару дней. Сказал, что нужно повидаться с друзьями, и исчез. Тети Жанин целыми днями не было дома, так что я не знала, чем себя занять. Выйти на улицу, имея в запасе всего несколько французских слов, я не решалась. К тому же я боялась заблудиться. Мне пришла в голову мысль о том, что, возможно, подруги были правы — Пьер замышляет продать меня. Я сказала сама себе, что должна быть сильной и доказать Пьеру, что так просто он со мной не справится.
Наконец Пьер объявился и предложил мне съездить в Париж. Мы жили в дальнем пригороде. Чтобы доехать до столицы, надо было сесть на электричку, а потом еще и на метро. Все это было для меня в диковинку, я ничего не понимала и постоянно находилась в состоянии тревоги. В Камбодже поезда тащатся черепашьим шагом, французский же несся с головокружительной скоростью, и это по двум тоненьким шпалам — казалось, вот- вот соскочит с них. Метро вообще находилось под землей; шумный поезд мчался в темном туннеле со скоростью, которую трудно даже вообразить.
Я слышала, что Париж самый красивый город в мире, но мне так не показалось. Зелени в городе почти не было, казалось, город задыхается и умирает — так тесно друг к другу стояли дома. Нигде не было свободного местечка. Даже знаменитая Эйфелева башня не впечатлила меня, показавшись грудой металлолома, — ничего похожего на величественный Ангкор-Ват. Удивительнее всего было наблюдать, как люди обращаются со своими собаками. Собаки были везде, даже в ресторанах и квартирах. В Камбодже собак в дом не пускают — для нас они нечистые животные.
Еще я видела, как люди подходят к большой коробке в стене и достают оттуда деньги. «А, так вот как они это делают, — подумала я. — Значит, когда им нужны деньги, они просто-напросто подходят за ними к коробке. Здорово!» Я свернула бумажку и просунула ее в щель. Ничего не произошло. Пьер посмеялся надо мной и рассказал про банковские карточки и вообще про всю денежную систему. Признаться, это удивляет меня до сих пор.
Заходили мы и в магазины, где я видела множество туфель с острыми мысками. Вот это было потрясение! Моя одежда из Камбоджи выглядела жалкой и убогой.
Жан, дядя Пьера, пригласил нас к себе на ужин. Пьер предупредил меня, что семья дяди довольно консервативна. Поскольку сам Пьер куда-то отлучился, дядя заехал за мной на своей красивой машине: когда мы сели, он пристегнул ремень безопасности. Знаками дядя дал мне понять, чтобы я тоже пристегнулась, но я затрясла головой, не понимая. Наконец мне удалось вытянуть ремень, но дяде пришлось пристегнуть его самому — у меня никак не получалось. Когда мы приехали, дядя вышел из машины, захлопнув за собой дверцу. Я все еще сидела в машине: я не знала, как отстегнуть ремень. Дядя знаками объяснил мне, но я все равно не поняла, так что ему пришлось сделать это за меня.
Я чувствовала, что не только провалила экзамен, а и вообще не поняла, в чем он заключался, до того неправильно я себя вела. Блюда за ужином представляли для меня сплошную загадку. От некоторых прямо- таки тошнило. Например, рыба в кремовом соусе — я буквально заставляла себя проглатывать кусочки. Сыры жутко воняли. Меня поразило, что французы едят так много и, что еще более странно, одновременно поглощают самые разные блюда. Не верилось, что каждый день они так набивают себе животы.
Поразило, что одно блюдо сменялось другим и что в тарелках оставалось недоеденное. Жир срезали, кости не обгладывали дочиста, костный мозг не высасывали — все это, вместе с жирной рыбьей кожей, с легким сердцем выбрасывалось. Да этих объедков хватило бы, чтобы накормить несколько камбоджийских семей! В нашей деревне мясо ели раз-два в году, по особым праздникам. Мама покупала грамм двести свинины — и это на двадцать человек, — мелко рубила ее и добавляла в качестве приправы. Мы были благодарны за каждое зернышко риса, которое получали.
Вечер все длился и длился. Уже пробил час, два, а гости никак не могли наговориться. Пьер не все мне переводил. Я чувствовала себя какой-то потерянной, сказывался многочасовой перелет, хотелось есть… Мне улыбались, но общаться было не с кем. Для них я была иностранкой. маленькой дикаркой Пьера. Я сидела в дальнем конце стола и за весь вечер не проронила ни слова.
* * *
Потом мы отправились в Ниццу навестить мать Пьера. У матери была собачонка по кличке Тату — вечно тявкала и ела из тарелки прямо со стола. Мне противно было видеть все это. Мы планировали пожить некоторое время у матери Пьера, пока он не подыщет работу, однако я сразу почувствовала, что матери не понравилась. Для нее я была искательницей лучшей жизни, которая окрутила ее сынка. Так что я старалась не попадаться лишний раз ей на глаза. Пьера обычно не было дома, и я целыми днями сидела в нашей комнате, не зная, чем заняться и с кем поговорить.
