Рози покачала головой.
— Кошки не приносят «апорт», — сказала она и склонилась над своей красной сумкой; рыжие кудряшки упали ей на лоб. В душе у меня шевельнулось раскаяние. Да, она раздражает, но вот приходит же — и заслуживает за это тысячи очков. Большинство наших друзей избегали общения под любым предлогом.
Рози ни в чем не переменилась после смерти Сэма, осталась все тем же благосклонным и бодрым диктатором. Особенно ценно, что она не стала говорить со мной испуганно приглушенным, с некоторых пор хорошо мне знакомым, тоном, будто дающим понять, что над домом повисло проклятие.
— Тебе потребуется вот это, — сказала Рози, протягивая мне пару затрепанных книжек: «Котята и как их растить» и «Здоровье вашей кошки». — Ой, и вот эта, конечно… думаю, она тебе необходима.
Милая, сумасшедшая командирша Рози. Несмотря на все свои чудачества, несмотря на уверенность, что я желаю Клео только зла, по сути, она добрейший человек. Иначе зачем бы ей небрежно подсовывать мне «О смерти и умирании» Элизабет Кюблер-Росср[5]вместе с книгами о котятах?
Я знала про пять этапов умирания, описанных Кюблер-Росс, чтобы помочь людям иметь дело со смертью и со своим горем. Со многим я соглашалась, находила сходство с собой.
1. Отрицание. Определенно, это первые мгновения потрясения после телефонного звонка тогда, в доме у Джессики. Часть меня до сих пор продолжала отрицать очевидное. На уличных перекрестках, в торговых центрах я до сих пор видела бегающего с хохотом Сэма. Где-то в закоулках моего подсознания теплилась надежда, которая цеплялась за слова врача: если бы Сэм выжил, он остался бы на всю жизнь растением. Ночами мне часто снилось, что Сэм жив, просто от меня решили это утаить. Поняв, что мне лгут, я вскакивала, неслась по лабиринтам больничных коридоров, находила его, лежащего в полумраке, опутанного проводами, окруженного аппаратами. Он поворачивал голову и смотрел на меня своими синими глазами, точно так же, как посмотрел, когда только родился. Я просыпалась с бьющимся сердцем, на мокрой подушке.
2. Гнев. Было бы полезно, если бы я, после нескольких недель отрицания, понимала, что перехожу в стадию гнева. Каждая клеточка моего тела вскипала яростью при виде голубей, рассыпанных в небе клочками белой бумаги, при виде женщин за рулем «фордов-эскорт», на самом деле, при виде вообще всех женщин за рулем, а также приятелей и одноклассников Сэма, имевших наглость жить. Если бы я только знала, что этап гнева со временем тоже пройдет. Проблема была в том, что я отрицала и одновременно ярилась на весь мир. И надо признаться, предпринимала еще и жалкие…
3. Попытки торговаться. Время от времени, в ванной или за баранкой автомобиля, я вела односторонние переговоры с Богом, умоляя Его (или Ее, как уверяла Рози) перевести стрелки часов назад так, чтобы события 21 января развивались чуть-чуть по-другому: чтобы машина проехала на пять секунд раньше, чем нога Сэма коснется бордюра тротуара, тогда бы голубь был благополучно доставлен к врачу, а вечером мы все сидели бы за столом и пробовали испеченный Стивом торт с лимонным безе. Ну что стоит кому-то (или чему-то) такому всемогущему, как Великий Творец, чуть-чуть подтасовать события? А я взамен готова сделать все что только угодно Ему (или Ей) — уйти в монастырь, вступить в женскую команду регби или спать в палатке и притворяться, что мне это нравится. Все что угодно, лишь бы только спастись от…
4. Депрессии. В шкафу скорби нарядов много. На каждый день годится обычная старая жалость к себе, которую те, кто ею страдают, нередко именуют депрессией. Послеродовая депрессия — платьице понаряднее. Для самых торжественных случаев (с аксессуарами в виде психиатров и таблеток) предлагаются клиническая депрессия, самоубийственная тоска и, наконец, безумие.
Про моих дядюшек, вернувшихся со Второй мировой войны с душой, взбаламученной как яйца в омлете, говорили, что у них депрессия, а может, они даже сумасшедшие. Одного из них поместили-таки в психушку. Незамужняя моя тетя за много лет не произнесла ни слова после того, как мои дед и бабушка заставили ее прекратить близкие отношения с начальницей местной почты. Все обширное семейство с сочувствием и пониманием, столь типичными для новозеландской деревни 1930-х годов, называло ее святошей. Насколько я могла понять, и у тети, и у дядюшек имелись вполне логичные причины для того, чтобы впасть в депрессию.
Все эти разные фасоны скорби запихнуты в один шкаф, однако, замечу, сходства между ними не больше, чем между юбкой из небеленого холста и вечерним платьем от Диора.
Слово «депрессия» недостаточно сильно, чтобы описать океан тоски и уныния, в котором я тонула. Безбрежный океан. Бездонный. В какие-то дни я барахталась, чтобы остаться на плаву. В другие — бессильно и безжизненно дрейфовала, подобно сломанной ивовой ветке, соскальзывала в бесконечность. Со стороны Кюблер-Росс было возмутительной, вопиющей глупостью обозначить этот «этап» обычным словом «депрессия». Да еще и предположить, что за ней последует финальный этап…
5. Приятие. Никогда я не смирюсь, никогда не соглашусь, что умереть — это нормально для чудесного девятилетнего мальчишки. Кюблер-Росс перескочила, она пропустила еще несколько этапов, среди которых — чувство вины, ненависть к себе, истерия, утрата надежды, навязчивые идеи, непристойное и неприемлемое желание открыться незнакомым людям, сильнейшая потребность распахнуть дверь автомобиля и броситься под колеса встречных машин на шоссе.
Поблагодарив Рози за книги, я полистала «Здоровье вашей кошки».
— Ты прочитаешь ее внимательно, обещаешь?
— Понимаешь, Рози, до твоих стандартов мы вряд ли дотянем, но обещаю, что мы будем стараться. Убивать котенка мы не собираемся, по крайней мере, я надеюсь…
— Не волнуйся, Клео, детка, — сказала Рози, снова включив дурацкий сюсюкающий голосок и упрятав котенка между распаренными пирогами своих грудей. — Сюсечка-мусечка моя, если тебя будут обижать, можешь в любое время переехать к тете Рози и жить у нее.
Клео явно было неуютно между знойными холмами Рози. Она извивалась всем телом, а потом, в долю секунду — мне показалось, что я наблюдаю замедленную съемку, — прижала уши к голове, ощерилась, зашипела и отвесила Рози пощечину лапой с выпущенными когтями.
— ОоооооооооГоооооспооодиииииииии! — взвыла Рози.
— Прости, прости, — приговаривала я, вытирая кровь с ее щеки бумажными носовыми платками, выполнявшими в нашем доме роль столовых салфеток. — Она же не нарочно, я уверена…
Прижимая платок к щеке, Рози скосила глаза вниз, на свою обидчицу.
— Этот котенок… твой котенок… блохастый! У нее блохи, — объявила Рози, водружая на нос очки.
— Правда? — переспросила я, почесывая коленку.
Стив и Роб уже несколько дней жаловались, что «обчесались». Я списывала их нытье на расходившиеся нервы. Теперь до меня вдруг дошло, что и я чешусь все это время. Лодыжки покрывал целый архипелаг миниатюрных пылающих вулканов, цепь которых тянулась вверх по ногам.
