— Я могу прочесть что-нибудь из того, что ты написал? — спросила она однажды.
— Нет. Ты потеряешь ко мне последнюю каплю уважения. Сказать тебе, что это? Стишки, к тому же плохие. Тара-рам-там-там, тара-рам-пум-пам. Мне надо было сочинять песенки в тридцатые годы, хотя не факт, что даже это у меня бы получилось. Таких, как я, понадобилась бы целая команда, чтобы получился один Ирвинг Берлин. — Он стоял, весь поникший, у огромного окна, глядя на жухлую траву и голые деревья. — Я как-то прочитал интервью с Берлином. Журналист спросил его, чего он боится больше всего на свете, и он ответил: «Что однажды я протяну руку за сокровищем, а его там не окажется». Это про меня, детка. Сокровище было моим, я чувствовал это, как чувствуют кровь в жилах, а теперь я тянусь, тянусь за ним, а его там нет.
А потом потянулась затяжная снежная зима. Джек уехал в Нью-Йорк, чтобы провести Рождество с детьми, и она оказалась предоставлена самой себе. Поначалу было одиноко, но затем она начала получать от этого удовольствие. Она снова взялась за статью, однако такие вроде бы ладные, хорошо пригнанные фразы вели в никуда. А на третий день она получила взволнованное рождественское письмо от сестры. Все мысли Эмили так долго были заняты исключительно Джеком Фландерсом, что сейчас, читая это письмо, она будто заново и не без удовольствия возвращалась к самой себе.
В «Большой усадьбе» всё хорошо, все шлют тебе приветы. В последнее время Тони много работает сверхурочно, так что мы его почти не видим. У мальчиков дела идут отлично…
Свой аккуратный девичий почерк Сара выработала в школе и сохранила на всю жизнь. («У тебя милый почерк, дорогая, — говорила ей Пуки, — но есть в нем какая-то нарочитость. Ничего, с годами он станет более изощренным».) Эмили пробежала глазами второстепенные подробности письма и наконец дошла до главного:
Как тебе, вероятно, известно, Пуки потеряла работу — агентство по продаже недвижимости обанкротилось, — и все мы, естественно, за нее сильно переживали. И вот Джеффри пришло в голову очень благородное решение. У него над гаражом есть помещение, которое он сейчас переделывает в уютную квартирку, где она сможет жить совершенно бесплатно, на полагающуюся ей пенсию. Тони считает, что ее присутствие здесь создаст определенные неудобства, и я с ним в принципе согласна — нет, я ее, конечно, люблю, но ты меня понимаешь, — ну ничего, как-нибудь.
И еще одна грандиозная новость: нам скоро достанется «Большая усадьба». Весной Джеффри с Эдной перебираются в Нью-Йорк — она в последнее время болеет, а он устал ездить туда-сюда и хочет жить поближе к своему офису. Когда это произойдет, мы сразу въедем, а коттедж сдадим в аренду, так как с деньгами очень туго. Представляешь, мне придется управляться с таким огромным домом?
Рукопись о Джордже Фолле пришлось положить на полку; я поняла, что, не видя своими глазами тех краев, я далеко не продвинусь. Ты можешь представить меня в Монтане? Это не значит, что я ничего не пишу; я задумала серию юмористических очерков из семейной жизни — в духе Корнелии Отис Скиннер. Я восхищаюсь тем, как она пишет.
Дальше следовало продолжение — Сара всегда заканчивала письма на высокой ноте, даже если ей приходилось делать для этого усилие, — но грустная суть послания из Сент-Чарльза сомнений не вызывала.
Из Нью-Йорка Джек вернулся с самыми благородными устремлениями. Отныне никаких баклуш и ночных возлияний. А главное, повышенного внимания к работам студентов в ущерб его собственной.
Дело дошло до того, что он чуть ли не каждый день корпит над их рукописями! Куда это годится?
— Вот что, Эмили, я тебе скажу. Во время этой поездки я многое обдумал. Отъезд пошел мне на пользу, я посмотрел на вещи в перспективе. Так вот, книга практически сложилась в моей голове. Единственное, что может мне помешать закончить ее к лету, так это моя лень. При правильном отношении к делу и наличии удачи — куда же без нее? — все будет.
— Отлично, Джек.
Зима тянулась бесконечно. Котел парового отопления дважды выходил из строя, и они жались друг у другу, сидя перед камином в свитерах и теплых куртках, да еще завернувшись в одеяла. Три раза ломалась машина. Но даже когда все было в исправности, суровых неудобств хватало. Перед каждой поездкой в город приходилось влезать в шерстяные носки и тяжелые сапоги и кутаться в теплый шарф до подбородка, дрожать в машине, пока прогреется салон, и дышать бензиновыми парами, а потом ехать четыре мили по опасным припорошенным наледям, под нависшим сводом, таким же белым, как падающий снег.
В один прекрасный день, наскоро разделавшись с супермаркетом, — она научилась быстрыми заученными движениями набирать в тележку все, что надо, и уходить, прежде чем этот процесс нагонит на нее тоску, — Эмили долго сидела в прачечной самообслуживания среди сияющих стен и облачков пара. Сначала она наблюдала в круглое окошко за круговоротом пенящейся воды и разных тряпочек, а затем стала посматривать на других клиентов, пытаясь угадать, кто из них студенты, а кто преподаватели, кто городской, а кто живет за городом. Потом она купила шоколадный батончик, оказавшийся на удивление вкусным; можно было подумать, она весь день мечтала о том, чтобы сидеть в людной прачечной самообслуживания и поедать шоколадный батончик. В ожидании, когда закончится цикл отжима, она начала испытывать смутную тревогу, и только позже, разбирая вещи на раскладном столике, покрытом хлопковым пухом, до нее дошло: она не хотела ехать. И дело было не в обледеневшей дороге, которой она так боялась, а в нежелании возвращаться домой, к Джеку.
— Этот чертов Крюгер, — начал он, вваливаясь в дом темным февральским вечером. — Так бы и двинул ему по яйцам, если они у него, конечно, есть.
— Ты говоришь о Билле Крюгере?
— Да, да, о Билле. Об этом жеманном сучонке с ямочкой на подбородке, с милейшей женушкой и тремя жеманными дочурками. — Он умолк, чтобы налить себе полный стакан и тут же выпить половину. А затем, уперев большой палец в висок, а ладонь приложив козырьком к бровям, словно боясь, что она может увидеть его глаза, он сказал: — Детка, пойми. Я для них «традиционалист». Я люблю Китса, Йейтса, Хопкинса — ну, ты сама знаешь. А Крюгера они называют «экспериментатором», потому что он выкинул все каноны к чертовой матери. Его излюбленный эпитет «смело». Кто-то обкурился и нацарапал на бумаге первое, что пришло ему в голову, а Крюгер ему: «Мм… это смело». Все его студенты как на подбор самые наглые и безответственные. Их послушать, настоящий поэт — это тот, кто одевается как клоун и пишет наискосок. Крюгер уже выпустил три книжки, и четвертая на подходе; какой журнал ни раскрой, всюду этот мудак. Даже открывать не надо, и так известно, что он там будет — Уильям Дребаный Крюгер. А главный прикол, детка, самая убойная фраза в этом анекдоте знаешь какая? Этот сукин кот на девять лет моложе меня.
— Но… что все-таки случилось?
— Сегодня был так называемый День святого Валентина. В университетской среде это означает, что раздаются «листы предпочтений», студенты пишут, у кого они хотели бы заниматься в следующем семестре, а потом преподаватели в своем кругу разбирают итоги голосования. Полагается делать вид, что это никого не волнует, поэтому все ведут себя очень непринужденно, но видела бы ты эти красные лица и дрожащие руки. Короче, четыре моих студента ушли к Крюгеру. Четыре. Включая Харви Клайна.
