— Наверное, Венера — если это та звезда, что виднеется над лесом… можно посмотреть?
Он повернулся так, что мне пришлось отпустить его. Сразу стало холодновато.
Линус смотрел в бинокль, а я смотрела на него.
Потом он откинулся назад, так что мне тоже пришлось откинуться. Наверное, со стороны такая поза выглядела довольно странно, но мы же были одни. Не понимаю почему, но стоять там с биноклем было так удивительно приятно. Я могла бы хоть всю жизнь простоять.
Мне пришлось настроить резкость. Глаза ведь у людей разные. Даже если люди друг другу нравятся. Тем временем он встал позади меня и сцепил руки вокруг, как я прежде. Хотя я и не говорила, что у меня кружится голова. Я наклонилась назад, чтобы разглядеть спутник, и спиной почувствовала пуговицы на его куртке.
— Видишь? — прошептал он.
— М-м-м, — ответила я.
— Выше, — он поднял бинокль и замер, не расцепляя рук. Я почувствовала, как одна коснулась моей щеки.
Наконец, мы сели. Стоять дальше было тяжело. Когда обнимаешься, нужна дополнительная опора. Чтобы тяга у края пропасти не подхватила и не унесла. Обнимая Линуса, легко утратить контроль над собой, глядишь — и голова закружилась, и ты пропал. Можно просто улететь, как на ракете. Или как из катапульты. Короче говоря, дело рискованное.
18. Про холодную ночь
Перед сном было о чем подумать. Во-первых, о Линусе и бинокле. Во-вторых… тоже о Линусе. Без бинокля. Например, о том, что он такой… прекрасный, в тысячной степени.
Зак говорит, что добрые девчонки всегда некрасивые. Что это главное правило. Но к Линусу это не подходит. Он, конечно, и не девчонка. Но мне кажется, что Зак вообще неправ. Наконец-то я поняла, что мой брат во многом неправ. Раньше я думала, что он знает все. Про саблезубых тигров, самолеты и смерть. И, конечно, про всякие другие вещи, которые не начинаются на «с». Но он, кажется, ничего не понимает в том, что действительно важно. Как бы он, например, описал меня, если бы его попросили? Сказал бы, что я…
Добрая уродка? (по носу сковородкой)
Или:
Красивая, но псих? (согласна, снова стих)
Или, хуже всего:
Что виду меня идиотский и что Я ИДИОТКА И ЕСТЬ!
Просто крабовая палочка, вот и все.
Я уже выключила свет, как вдруг вспомнила, что нужно приоткрыть окно, и спрыгнула на пол. Последний раз — самый последний! — я помогаю Заку. Наверное, из-за того, что вокруг было так темно, я заметила, как за качелями развевается подол ночной рубашки. А внутри рубашки — длинная худая старуха.
Если ей захотелось потанцевать — то почему не в своей квартире? Если кто-нибудь ее увидит, то подумают, что она сошла с ума!
Я полезла в окно — иначе пришлось бы разбудить маму. И уж поверьте, это был первый и последний раз! А если водосточная груба сломается, пока ты по ней спускаешься? Чтобы переломать себе кучу всего, второго этажа вполне достаточно.
Я опустилась — в целости и сохранности — на землю, а водосточная труба осталась на месте.
Подойдя ближе, я услышала, как Глория поет, расхаживая в ночной рубашке. Я хотела сразу же сказать ей, чтобы она немедленно шла домой, иначе простудится, а то и соседи вызовут скорую, чтобы сумасшедшую старуху поскорее забрали в психушку.
А потом я увидела, почему она так странно двигается и кажется еще выше, чем обычно. Она находилась в воздухе. Глория натянула веревку между качелями и лазалкой и танцевала прямо на ней! Поверх белой ночной рубашки она надела розовую кофту, а на голову — ту старую коричневую шляпу с пером. Она напевала грустную мелодию и держала в руках раскрытый зонтик.
Мне, скажу честно, понравилось то, что она делает — не каждый день видишь людей, которые танцуют на канате. На Глории была пара старомодных кед и серые шерстяные носки. Хотя канат провисал и раскачивался, она двигалась довольно уверенно. Только добравшись до лазалки, Глория заметила меня. Она красиво вскочила на перекладину, и я зааплодировала.
— Достаточно один раз научиться и… — радостно сказала она. Не знаю точно, что она имела в виду. Может быть, что если уж научилась танцевать на канате, то не забудешь никогда.
— Научить тебя? — спросила она и улыбнулась.
— Да-а… Хотя сегодня холодновато. — В свете звезд тонкие губы Глории казались совсем синими. — Давно ты на улице? — спросила я.
— Ну, давно или недавно… а что?
— Можешь заболеть.
— Заболеть? Я? Мы же завтра идем в цирк!
И она так же красиво вскочила обратно на канат, чтобы прошествовать обратно к качелям. Над головой она держала зонтик, хотя дождя не было, — наверное, просто для равновесия.
Неподалеку возникли чьи-то тени. Кажется, я услышала смех Адидаса. Если они еще не увидели Глорию, то вот-вот увидят. Одна из теней была похожа на моего брата.
— Глория! — прошептала я. — Нам надо домой, быстрее!
Ни с того, ни с сего бросать тренировку и сломя голову бежать прочь — это было не в ее стиле. Она медленно спустилась на землю, и я кивнула в сторону компании, которая приближалась к нам.
— Ты их боишься? — спросила она, удивленно взглянув на меня.
— Ну, пойдем! — прошептала я, потянув за подол, чтобы она пошла за мной.
— Веревка! — сказала она. — Надо забрать веревку!
— Я принесу ее потом! Обещаю! Главное, пойдем домой!
Но она заупрямилась и стала развязывать узлы. В темноте это было не так-то легко.
— Зырь, старуха гуляет в ночной рубашке! — это был голос Адидаса, тут же раздалось и его обычное ржание, как будто записанное на кассету.
Я поняла — скрываться поздно.
— Зырь, сеструха Зака! У вас чё, вечеринка в пижамах?
Сестра Линуса ткнула пальцем в мою сторону, а потом схватилась за живот и согнулась пополам.
Зак сбежал. Я посмотрела на наше окно — он как раз перелезал через перила балкона. Он удрал! На секунду мне показалось, что он шагнет в воздух и полетит на асфальт. Когда Зак скрылся в окне, я обнаружила, что Адидас разговаривает с Глорией.
Он спрашивал, ее ли веревка.
Глория ответила, что веревка ее, очень хорошая и дорогая, и что она долго ее искала.
— Старухам веревки не нужны, — сказал Адидас и достал нож. Одним махом он срезал веревку прямо под узлом.
Потом бросился ко второму узлу, нож сверкнул, Глория закричала — и вот он отрезал второй конец. Теперь с двух сторон болтались жалкие обрезки.
