Что касается се мужа…
Нет.
Она не станет обсуждать свой брак. Детей у них не было. «Да и откуда им взяться?» — загадочно промолвила она.
Граф Николай Блавинский погиб. Его убили. Ходили слухи, что убийцей был ее отец.
Татьяна приоткрыла рот и поймала губами прядь волос. Сколько ни вглядывайся в клубы пара, там нет тех, кого она хотела бы видеть. Все, кто был ей нужен, исчезли. Остались только те, кого она видеть не хотела. Ее брат, отец, она сама.
Алексеи сунул руки под одеяло и сжал мои ступни, а кто-то…
Кто?
А кто-то смотрел.
Но на что? На что? На что — на что — нa что?
Татьяна забил ась в воде, откусив в припадке прядь волос. Застонала без слов, судорожно ловя воздух ртом.
Дора Хенкель побежала к другому краю ванны..
— Графиня! Графиня! — Она не имела права крикнуть во весь голос, чтобы не взволновать других пациентов. — Скорее! — вполголоса позвала Дора. — Кто-нибудь! Помогите мне!
К ней подбежали санитар и другая медсестра.
Санитар залез в ванну и связал Татьяне руки. Графиня сучила в воздухе ногами и била его пятками. Однако он держал ее, пока Дора Хенкель с другой медсестрой не выволокли графиню из воды и не замотали в полотенца, соорудив из них подобие смирительной рубашки.
Татьяна откинула голову назад, чуть не сломав себе шею, и взвыла:
— Помогите! На помощь! Помогите мне! Помогите!
Никто не пришел ее спасти. Никто. Вокруг были все те же люди, что и раньше, и все они, как и раньше, твердили: «Не надо звать на помощь. Все хорошо. Мы с вами. Тише, тише!» Старая история. Только ты одна можешь увидеть своих врагов — а твои враги видят только тебя.
17
На следующее утро Пилигрим отказался от еды.
Джем горкой лежал на блюдце рядом с тостом, который Кесслер аккуратно намазал маслом, в точности как это делал мистер Пилигрим: не слишком густо и не слишком тонко, очень ровненько, до самых краев.
В чайнике был заварен «Лапсан-сучонг» вместе с «Инглиш Брекфест» — любимыми сортами Пилигрима, по словам леди Куотермэн.
Грейпфрута на сей раз не было — только чай: джем и тост.
Все осталось нетронутым.
Через полчаса, когда пришел доктор Юнг, Кесслер как раз принес поднос и поставил его на кровать.
— Мы ничего не едим, — пожаловался он. — Мы успешно сходили в туалет, помылись и почистили зубы. Я решил не брить его. Мне кажется, ему сейчас не стоит видеть бритву.
— Возможно, — отозвался Юнг. — Хотя я бы на вашем так не волновался. Завтра я сам его побрею.
— Хорошо, сэр.
— Он спал?
— Не сомкнул глаз. Я тоже.
— Сочувствую. Вы сможете работать?
— Я не отказался бы соснуть, когда унесу тарелки. Вообще-то я сам могу съесть его завтрак. Когда я смотрю, как он голодает, у меня под ложечкой сосет.
— Тогда ешьте на здоровье. А потом отдохните. Сейчас девять часов… Приходите к полудню..
— Спасибо, сэр.
Кесслер взял поднос с кровати и ушел в гостиную.
На Пилигриме была все та же пижама, тот же серый холат, те же белые носки и замшевые шлепанцы. Кто-то сменил ему повязку, хотя с медицинской точки зрения в ней уже не было нужды. Бинты просто скрывали шрамы от взгляда Пилигрима.
Юнг встал перед ним и улыбнулся.
- Знаете, вам все-таки надо поспать. Нам всем нужен сон, хотя, должен признаться, сам я сплю очень мало. Однако не спать вообще я бы не смог.
Пилигрим перевел взгляд.
Голуби сидели на…
… зубчатой стене с бойницами.
Голуби на…
… пороге…
… плите под очагом…
… том месте за…
Там. Просто там. За… чем-то.
— Мистер Пилигрим!
Голуби.
_ Вы меня видите?
Да. Ты здесь.
_- Поговорите со мной.
Я не могу.
— Вы меня боитесь?
Что?
_ Вы — ме-ня — бо-и-тесь?
Конечно, боюсь. А ты разве нет?
— Посмотрите на меня, мистер Пилигрим!
Не тут-то было. Пилигрим уставился на голубей, сидевших на подоконнике и балконе, хотя он до сих пор не мог найти слов для обозначения этих мест.
Зубчатые стены с бойницами.
— Если вы понимаете меня, кивните.
Никакой реакции.
— Если вы в состоянии меня понять, подайте какой-нибудь знак. Не важно какой — просто дайте знак.
Ничего.
— Я знаю, что вы можете двигаться, мистер Пилигрим. Я видел, как вы шевелили пальцами, ступнями и головой. Дайте мне знак. Вы понимаете?
Ноль эмоций.
— Вы меня слышите?
Одна ладонь коснулась другой.
Большой палец стукнул по другому большому пальцу. Один раз.
Юнг полез в карман.
— Вы курите, мистер Пилигрим?
Никакой реакции.
— Надеюсь, вы не станете возражать, если я выкурю сигару? Боюсь, я не в силах противиться этой привычке. Манильские сигары и бренди для меня все равно что еда.
Он вытащил из кармана сигару.
— М-м-м! Восхитительно! — воскликнул Юнг, поднеся сигару к носу и не спуская с Пилигрима глаз. — Могу дать и вам, если хотите.
Нет ответа.
— Не хотите? Ладно.
Юнг взял спички.
— Огонь, — улыбнулся он. — Подарок богов.
И чиркнул.
Пилигрим посмотрел на спичку. Огонь — это интересно.
Юнг прикурил, выпустил два клуба дыма и спросил:
— Вам нравятся сигары? Или сигареты? А может, вы курите трубку?
По-прежнему никакой реакции.
— Я заметил, что ваша подруга леди Куотермэн предпочитает сигареты. Вчера мы вместе с ней обедали. Она просила передать вам привет.
Голуби нахохлились в утреннем свете. Самого солнца еще не было видно.
Нет солнца. Нет Бога.
Солнце каждое утро всходило за клиникой и каждый раз, как сегодня, пряталось там, словно дразня ожидающий мир. Егокосые лучи про щупы вали длинную, поросшую лесом долину, в которой скрывалось Цюрихское озеро, и уходили вдаль, туда, где в облаках маячил призрак Юнгфрау (Горный пик в Швейцарских Альпах).
