Я был еще целиком поглощен своими мыслями, когда вдруг на стеклах заиграли отблески огня и со двора донесся оглушительный шум. Я быстро поднял занавески и, приподнявшись на цыпочках, увидел перед дверью хижины тот блестящий экипаж, который несколько часов назад я заметил во дворе «Серебряного Льва» в Люневиле. Оттуда с помощью своих горничных вышла дама. Батист открыл дверь почти сразу же, наш хозяин, баронесса Линденберг, ее горничные и оба сына хозяина вошли в дом. Однако мне показалось, что в тени кто-то еще прячется, и я не отошел от окна. И хорошо сделал, потому что едва прошло несколько минут, как я услышал прямо под моим окном отчетливый шепот, словно люди оживленно спорили, но говорили намеками. Я с чрезвычайной осторожностью задул свечу, приоткрыл окно и осторожно высунулся наружу.
— Чего ждать? — говорил один голос. — Надо с ним это сделать сейчас же, потому что он наверху один и ни о чем не догадывается. Потом мы вернемся в ригу и отправим следом слуг; у нас преимущество в неожиданности и решительности.
— Их четверо, а нас мало. А ну как они закричат или станут защищаться, что мы сделаем втроем против пятерых? Нет, разумнее подождать возвращения Клода, который отправился предупредить наших (в этот момент я понял, насколько верным было мое предубеждение против этой канальи — форейтора), и тогда уже незачем будет медлить. Как только мы услышим их лошадей, я займусь кавалером и женщинами, вы оба — бегом в ригу вместе с остальными, и все должно быть сделано чисто и быстро.
На этом шепот прекратился. Я закрыл окно, окоченев от холода, но комнатное тепло было бессильно меня оживить. Я был один, без оружия. Моя шпага, пистолеты и все прочее оставались в коляске, и бандиты, должно быть, их захватили. Что делать? Я не осмеливался пошевелиться. Я проклинал и свою неосторожность, и несправедливость судьбы. Я чувствовал себя как мышь в мышеловке. В какой-то момент я хотел забаррикадироваться в своей комнате, но передо мной вдруг возник образ женщины из коляски. Услышав ее звонкий смех внизу, в общей комнате, я почувствовал, что мое место сейчас — рядом с ней. Я спустился вниз, твердо решив не поддаваться судьбе.
Внизу уже начинали ужинать. Маргарита заправляла салат и молча указала мне мое место. В ее глазах, беспокойных и желтых, я прочел в этот миг глубочайшее сострадание.
Я пожалел баронессу в ее неведении. Она болтала без умолку, не переводя дыхания, без конца шутила со своими горничными, строила бандитам глазки и осыпала их остротами. Они откликались на ее шутки, отвечали остротой на остроту, но не спускали с меня глаз. Я ругал себя, заставляя казаться любезным и боясь, как бы какое-нибудь слово или жест не стали сигналом ко всеобщей резне. Однако у меня куски застревали в горле, и моя сдержанность, бледность и неразговорчивость не могли не удивить бандитов, которые время от времени поглаживали рукоятки своих пистолетов, показывая, что они готовы прихлопнуть меня при малейшем движении.
Мои глаза иногда останавливались на Маргарите. На ее лице блуждала вымученная улыбка, которую можно было понять как желание подбодрить. Она словно просила меня держаться, и я понял, что опасный момент еще не наступил.
В это время бандиты сделали попытку усыпить нас всех сразу вином с добавленной туда отравой. Батист, под предлогом, что он хотел бы развеселить нас, а меня, как он не преминул заметить, немного оживить, приказал жене принести бутыль с вином («из старых вин, оставшихся еще после отца»). Он объявил с громким смехом, что это вино подается только по особым поводам.
Действительно, бедняжка Маргарита понимала, что была причина его нести; я, как и она, ясно чувствовал всю трудность ее положения: взгляд, который она бросила на Батиста в ответ на его приказание, меня потряс. Без сомнения, она понимала, что ситуация была безвыходной как для нас, так и для нее и что один-единственный жест протеста с ее стороны может только ускорить катастрофу, поэтому она решила взять ключ, который ей протянул Батист, и спустя несколько минут на столе появилась странная бутыль, значительно более чистая, чем полагалось бы бутыли со старым вином. Баронесса и ее горничные выпили его, ни о чем не подозревая; я украдкой бросил на Маргариту отчаянный взгляд, она так же глазами ответила, что прежде всего не стоит слишком явно отказываться пить, чтобы не вызвать какое-нибудь подозрение, — по крайней мере, я именно так понял ход мыслей, которые мне передал ее лихорадочный взгляд. Вдруг в темноте, снаружи, раздались неясные звуки, тотчас же на губах Маргариты обозначилась улыбка и в ее глазах вспыхнули необычные искорки. Сыновья выразительно посмотрели на Батиста, он дал знак, и младший, резко открыв дверь, выскочил наружу. Он вернулся, улыбаясь. Я видел, как свет в глазах Маргариты стал постепенно угасать, и в это время второй сын, подтолкнув брата, вышел вместе с ним.
Баронесса и горничные храпели, как кучера. Что касается меня, то я как мог изображал сон совершенно одурманенного человека, но в моем храпе слышалось больше тревоги, чем сна. Сквозь полуопущенные ресницы я посматривал то на дверь, через которую вышли оба сына, то на Батиста, который время от времени кидал на меня равнодушный и уверенный взгляд мясника, прикидывающего вес мяса животного, приготовленного к убою. Маргарита, замерев на своем конце стола, напоминала нарыв, который грозил в любой миг прорваться.
Ветер донес до нас долгий звук рожка, и под стук копыт, четкий, как орудийный залп, большая группа всадников подъехала к хижине.
Бросив короткий взгляд на жену и на меня, Батист, встав с места, быстро направился к комоду, в приоткрытых ящиках которого поблескивало оружие. Тут Маргарита подала мне знак и, вскочив, жестом дала понять, что момент наступил.
Я весь подобрался и бросился на Батиста с отчаянием обреченного. Я почти оседлал его и с ожесточением впился в его горло судорожно сведенными руками. Под моей тяжестью он упал, не успев схватить оружия из-за внезапности моего нападения. Мы катались по полу, как звери. Пока мы боролись, Маргарита с быстротой мысли схватила кинжал, оставленный мужем на столе, и, бросившись на Батиста, без колебаний стала наносить ему удары в сердце до тех пор, пока он не испустил дух. Из его рта хлынула черная кровь. Не глядя в его сторону, женщина открыла дверь, тогда как я, взвалив баронессу на плечи, как тюк, бросился вслед за Маргаритой в темноту. Лошади бандитов стояли привязанные к крюку двери риги и отфыркивались. Маргарита села верхом на одну из них, я закинул свой тюк на другую, сел сам, и мы рванули с места так быстро, как только позволяла нам моя ноша. Свет факелов, зажженных бандитами, освещал нам дорогу, неимоверно удлиняя тени наших лошадей. Адский шум и суматоха, казалось, наполнили всю ригу, и отовсюду раздавались крики наших погибающих слуг. Если бы мы остановились и вернулись, чтобы помочь им, мы погибли бы сами и не спасли их. Угрызения совести, ужас, чрезвычайное возбуждение, страх — все, что я пережил в этот момент, невозможно передать.
Ночь была леденящей и прекрасной. Маргарита, которая знала дорогу, гнала во весь опор, увлекая меня за собой. Я беспрестанно вонзал шпоры в бока моей лошади, Маргарита подгоняла свою с помощью того самого кинжала, которым она только что зарезала Батиста. Наконец мы выбрались на равнину, вдали мы уже видели колокольни Страсбурга, и я считал, что пришел конец моим испытаниям, когда Маргарита обернулась и вскрикнула, указав мне на ходу рукой на то, что быстро приближалось к нам. Я отчетливо услышал стук копыт нескольких лошадей и почти сразу же увидел на склоне холма, совсем неподалеку, дюжину темных всадников, которые не таясь приближались к нам.
