Ткнув пальцем в развалины старой стены, мелькавшие в просветах зелени, крестьянка сказала:
– В старину здесь была сторожевая башня – против сарацинов и против французов.
– Ясно.
– Потом в ней устроили стойло для ослов. Вы слыхали про генерала Мюрата?
– Да.
– Знаете, что он нас завоевал?
– Да.
– И вам это безразлично?
– Да.
– Почему вы мне так отвечаете?
– Потому что я не генерал и не собираюсь заканчивать свои дни в маршальском звании.
Старуха обернулась, со смехом потрепала ее по щеке и продолжила подъем.
Нужно было увидеть воочию этот дом, такой длинный и приземистый, так прочно врезанный в камень, чтобы почувствовать исходящую от него загадочную силу. Даже старая крестьянка из Кава-Скуры невольно умолкла, почтительно созерцая давно не виденный фасад. Заросли, изгородь – все было темно-зеленого, почти черного цвета, такого же черного, как скала. Терраса дома тоже была очень длинная, такая же длинная, как вулканический склон.
Отсюда можно было видеть либо деревья на холме, закрывавшие дом, либо море.
Со всех сторон – море.
Анне все больше и больше нравилось это место, этот свободный обзор морской глади. Она не произнесла ни слова. Предоставила говорить старой женщине (чью руку снова держала в своей), но и та упорно молчала.
Дом стоял в странном, еле различимом ореоле то ли мерцающего дождя, то ли светлой дымки, – словно здешний воздух сгустился и окутал террасу волшебным маревом.
– Почему вы здесь не живете?
– Ноги – для тела, воспоминания – для сердца.
Вот такую загадку предложила ей ее новая подруга, крестьянка из Кава-Скуры. Потом она добавила:
– Вы и знать не знаете, какой здесь свет в летнее время – ослепнуть можно. А уж жара!.. Даже описать трудно. Вас как зовут, синьорина?
– Анна.
– А меня – Амалия.
– Как и вашу бабушку.
– Как мою двоюродную бабушку, а не родную. Тетушка Амалия приходилась сестрой моему деду. Дед ее очень любил. Зовите меня Амалией. А я буду звать вас Анной.
– Амалия… – повторила Анна.
– Ну так вот, Анна, я даже описать вам не могу, что такое здешняя жара! Настоящее адское пекло!
Ни один из ключей, лежавших у нее в сумке, не подошел к дверному замку.
Фермерша присела на кучу хвороста и кольев, сваленных возле двери, ужасно расстроенная тем, что поднялась сюда впустую.
Терраса перед ней была завалена по всей длине стульями, столами, старыми ящиками из высохшего лимонного дерева, пустыми кувшинами.
Скала у нее за спиной была черной, сюда некогда стекала лава из вулкана. Внешние стены дома были сложены из желтого туфа. Запыленные окна, идущие по фасаду, смотрели на голубой простор морской бухты.
Сквозь грязные стекла можно было разглядеть два больших камина из светлого камня.
Безмолвие царило на террасе, окутывало разбросанные там и сям кованые, заржавевшие столы и стулья.
Анна присела рядом с Амалией, спиной к двери.
Они посидели, отдыхая.
* * *
Амалия сказала:
– Надо будет спросить у моего брата Филоссено, куда подевался ключ от двери.
– Только поберегите ноги! – воскликнула Анна Хидден.
– Ничего, Филоссено – он знает.
Анна поддерживала Амалию, которой трудно было спускаться по отвесной тропинке с кручи, куда она забралась с таким трудом.
– Думаю, вы понравились бы моему отцу, – вдруг сказала Амалия, крепко держась за ее руку.
Анна прошептала:
– Вы даже представить себе не можете, как мне приятно это слышать…
– А с чего это вам так приятно?
– Мой отец меня не любил.
– Ваш отец помер?
– Нет. Он уехал. Я была еще совсем маленькой.
Когда они оказались внизу, старая крестьянка сказала:
– Вы не бойтесь, Анна, я к вам часто наведываться не собираюсь и надоедать не стану!
– Значит, вы согласны?! – воскликнула Анна Хидден.
И обняла старую крестьянку. Она была на вершине счастья.
* * *
Вопрос с арендой решался крайне медленно. Не из-за денег: об этой, довольно скромной, сумме они быстро договорились между собой. В течение года Анна практически ничего не должна была платить, поскольку брала на себя расходы по необходимому ремонту дома. Но перед тем, как его начать, требовалось получить согласие всех остальных родственников Амалии.
У Анны по-прежнему не было ключа от дома, но она без конца поднималась к нему по обрывистой тропе.
Она была влюблена – иными словами, одержима.
С того дня, как она увидела виллу на скале, она совершенно забыла о том, что Жорж называл ее хижиной в Тейи, на берегу Ионны. Как забыла и о своем парижском доме, который выставила на продажу. И о жилище своей матери в Бретани.
Она влюбилась – безумно, неистово – в дом Амалии, в террасу, в бухту, в море. Влюбилась так, что мечтала раствориться без остатка в том, к чему прикипела сердцем. Во всякой любви таится нечто зачаровывающее. Нечто гораздо более древнее, чем то, что можно выразить словами, которые мы узнаём лишь через много лет после рождения. Но теперь она любила такой любовью не мужчину. А дом, который звал ее, ждал ее. И каменный склон горы, к которому хотелось прикипеть навечно. И весь этот заросший дикими травами уголок света, лавы, потайного огня, в котором мечтала жить. Странное чувство, и сильное и внезапное, охватывало ее всякий раз, как она поднималась в это царство лавы. Словно тут обитал невидимый добрый дух, и она ощущала – каким-то неведомым образом – его благосклонность к ней, и покровительство, и понимание, и почитание, и поддержку, и любовь.
* * *
Внизу, под обрывом, она обнаружила грот и две маленькие бухточки, где можно было плавать, оставаясь невидимой для постороннего глаза. Впрочем, этот склон горы был почти неприступен. И бухточки были совсем крошечные. Вулканические сбросы замыкали их со всех сторон, делая доступ туда крайне затруднительным.
Карабкаясь по скале, можно увидеть, нет ли кого внизу, на темном песке. Кое-где вдруг попадается железное причальное кольцо для лодки. Кое-где – несколько цементных ступенек, позволяющих войти в Тирренское море, а не прыгать в него с высоты.
Ее волосы уже отросли ниже плеч. Плечи же остались узкими, несмотря на рассветные и вечерние заплывы. Отныне она ежедневно плавает в этих двух бухточках. А одежду оставляет в маленьком стойле.
Глава V
Однажды, поднявшись к дому, она увидела крестьянку и какого-то старика, которые сидели там, в мертвой тишине, в дымке света. Был вечер. Они расположились на террасе, в железных креслах перед ржавым столом, не разговаривая друг с другом, спиной к волшебному пейзажу. Казалось, они дремали. На самом же деле они повернулись спиной к солнцу и теперь смотрели, как она взбирается по склону и подходит к ним.
