О брошюрке «Гид красоты» он пишет: «Нет второй книги в мире, где бы столь точно и полно были бы изложены советы, нужные нам сегодня». О молодости: «Говорят, женщине столько лет, на сколько она выглядит, точнее, насколько молода ее кожа. Сохраните кожу молодой, и годы вас не тронут».
Он дает дальновидные советы женам: «Муж, который каждое утро завтракает с умницей женой, наслаждаясь ее беседой, но видит ее плохую кожу, не сумеет удержаться от недовольной гримасы».
Он представляет Елену как «благодетельницу женщин». «Мадам Рубинштейн изобрела множество приятных и действенных средств, которые помогут женщинам в добром здравии быть красивыми и сохранять свою красоту».
Достаточно быстро Эдвард Титус формирует образ Елены Рубинштейн. Она становится блестящей, богатой, знаменитой в Европе служительницей красоты, которая все свои научные познания отдает модным женщинам. Он находит ей имя, которым все будут ее называть.
— Елена, что вы думаете о Мадам? Не мадам Рубинштейн, а просто Мадам… Звучит, не правда ли?
Елена завороженно повторяет на все лады «мадам», «мадам». И становится Мадам, так будут ее называть служащие, клиентки, журналисты, ее семья и даже дети.
Елена чувствует его поддержку, и у нее вырастают крылья. Как она и собиралась, в 1907 году она открывает салон в Сиднее на Питт-стрит, 158. В 1908-м она откроет салон в Веллингтоне, и тоже с большим успехом.
Эдвард всегда с ней рядом и всегда готов помочь советом. Эдвард здесь, Эдвард там. За два года он стал для Елены необходим, как воздух, которым она дышит. Не проходит дня, чтобы она с ним не посоветовалась. Да, он ее служащий, но еще и советник, гид, друг, союзник. Днем они вместе работают, вечером вместе развлекаются.
Елену охватывает страх. Вовсе не так она хотела прожить свою жизнь. Но ничего не поделать, она влюбилась. Появилась новая Елена, она напевает по утрам и больше чем когда-либо следит за своей внешностью.
Она размышляет. Эдвард обаятелен, у него харизма, он любит нравиться и завоевывать. Нет сомнения, что он любимец женщин и заставит ее страдать. Но вместе с тем, похоже, ему и вправду нравится ее общество, его завораживает ее удачливость, воля, мужество и амбиции. Она, не лукавя, рассказала ему, как уехала из Казимежа и на какой каторге потом очутилась.
Летним вечером они как-то сидели вдвоем на террасе французского ресторана в Мельбурне. Елена за ужином говорила мало. Она едва притронулась к бокалу бордо, который заказал для нее Эдвард, старательно приучавший ее к знаменитым винам. Глубоко погрузившись в раздумья, она впервые не слушает, что он ей рассказывает. Она крошит хлеб и катает из него шарики.
Нервозность Елены не укрывается от глаз Эдварда, он наклоняется к своей спутнице, берет за руку и не отпускает. Она вздрагивает, пытается отнять руку, но он только крепче сжимает ее. Так они сидят какое-то время и молчат.
У Елены ком в горле. Она боится услышать то, что ей сейчас скажут. Ожидание кажется ей вечностью.
— Елена, — произносит Эдвард неторопливо, — я вижу, что вы задумали создать империю. Выходите за меня замуж, и мы будем создавать ее вместе.
Покорение Лондона
В Лондоне идет дождь. Мелкий, моросящий, он сеется и сеется на ее бархатную шляпку. Дождь шел вчера. И позавчера. И две недели назад. А когда нет дождя, на смену ползет туман, густой, холодный и липкий. Апрель 1908 года. Весна задерживается. И, как назло, опять ни одного фиакра.
Промокшая, дрожащая Елена прячется под козырек. Она не должна отчаиваться, постоянно твердит себе она, и это уже напоминает навязчивую идею. Еще в Колерейне она твердо усвоила: чем значительней цель, к которой стремишься, тем выше плата. Как мантру твердит она себе по утрам эту фразу, просыпаясь в маленькой меблированной квартирке на третьем этаже, снятой вместе с молодой австралийкой на Эрлингтон-стрит.
В Лондоне не существует Мадам. Ее успех, ее деньги — у нее примерно полмиллиона долларов на счете австралийского банка, и она только что открыла счет в Лондоне — не избавляют ее от ощущения, что здесь она чужая. В этом закрытом мирке, живущем по сложным правилам, которые ей пока не удается расшифровать, Елена опять одна. Конечно, она научится, как многому уже научилась. Но начинать всегда трудно.
По крайней мере хоть раз в день она спрашивает себя, уж не ошиблась ли, отказавшись от предложения Эдварда. Ей так его не хватает, что иной раз перехватывает горло. Ей не хватает их разговоров, вечеров, проведенных вместе, общности мыслей. Ее будто околдовали, по-другому она не может назвать это чувство. Всякий раз, вспоминая их последний вечер в Мельбурне, она вновь и вновь перебирает каждое свое слово.
И все-таки она была искренна, когда через несколько минут, которые показались им обоим вечностью, все же ответила ему отказом. Но ей пришлось собрать все свое мужество, чтобы произнести несколько коротких слов, а потом изобразить безразличие, увидев лицо друга, которому нанесла удар. Он был в недоумении, чувствовал боль, его гордость была ранена.
Елене тоже пришлось нелегко, она почувствовала, что должна как-то смягчить свой ответ.
— Дайте мне немного времени, я должна зарекомендовать себя в Европе.
Эдвард ничего не ответил. Он смотрел ей прямо в глаза, и она, выпрямившись, вновь заледенела, чтобы не дать слабину. По счастью, он, кажется, ее понял. А потом сказал, потому что был не из тех мужчин, которые оставляют за женщиной последнее слово.
— Хорошо. Но через несколько месяцев я вас навещу.
Елена, двигаясь вперед, ни разу в жизни не колебалась. Она отказала старику Шмуэлю, которого выбрали ей родители, уехала одна в Австралию, не поддалась дядюшкам в Колерейне, жила среди дикой природы, работала, чтобы выжить, открыла салон. Все, что она делала, было продиктовано жизненной необходимостью и честолюбием, и никаких душевных мук вроде тех, каких ей стоило отказать Эдварду, она не испытывала. Говорят, что любовь — слабое место умных женщин, Елена — не исключение. «Сердце у меня всегда разрывалось надвое: одна половина принадлежала людям, которых я любила, другая — амбициям, которые меня терзали».
Словом, она сбежала. Сбежала снова. Бегство для нее стало уже чем-то вроде привычки: если она не знает, как преодолеть препятствие, она предпочитает ускользнуть. И ей не до сожалений, у нее нет времени ворошить прошлое. Она сосредоточилась на Лондоне. Эдвард не раз описывал нравы закрытого мирка английской аристократии. Лондон, в котором два с половиной миллиона жителей, слывет самой веселой столицей мира, но в нем соседствуют богатейшие кварталы и кварталы с удручающей нищетой.
Теперь уже Елена высадилась в Англии как иммигрантка, а не как туристка и захотела увидеть закоулки, куда избегала заходить в первый раз, грязные позорные закоулки, которые прячут, как красавица — прыщи. Портовые нищие, проститутки, бездомные дети, польские и русские евреи, ее соотечественники, теснящиеся в трущобах Ист-Энда. Отвратительный запах нищеты, более острый, чем в дальних углах Казимежа или Мельбурна, перехватил Елене горло, и она повернула обратно.
