— Проваливай! — глухо произнесла Ольга.
— Не говори так, дочь! — взмолилась мама. — У меня сердце разрывается все это видеть и слышать!
— У меня тоже…
— Я уйду, — затягивая галстук потуже, произнес Глеб. — Я, конечно, уйду. Все равно мне с таким грузом больше не жить. Я тюрьму восприму с облегчением. Но не стану замаливать грех. Потому что… потому что я не мог поступить иначе. И если время повернуть вспять, я снова бы выстрелил…
— Я сейчас кину в тебя вазу, — произнесла Ольга.
— Погоди, — часто дыша, словно после продолжительного бега, ответил Глеб. — Дай мне все сказать. Другого случая уже не будет… Я тебя, Оленька, чисто и искренне любил много лет подряд. И сейчас я тебя люблю больше своей жизни. Ты, твоя мама и твоя дочь — это для меня все: и смысл, и суть, и радость жизни. Я впустил вас в свое сердце сразу и навсегда, как взрыв, как океанскую волну…
— Меня тошнит от твоих слов, — процедила Ольга.
Мама начала всхлипывать. Не сдержавшись, она прижалась к груди Глеба, щедро поливая ее слезами.
— Моя вина только в том, — продолжал Глеб, сглатывая слезы, — что я, дурак, пытался казаться тебе совсем другим человеком, чем был на самом деле. Я наивно полагал, что ты крепче меня полюбишь, если я стану богатым, сильным, уверенным в себе. И я лез из кожи вон, чтобы крепко встать на ноги, чтобы сделать себе карьеру. Я — ха-ха, это смешно, очень смешно! — часами стоял перед зеркалом, отрабатывая громкий голос, волевой взгляд и тренировал смелое выражение лица. А на самом деле я как был, так и остался слабым, легкоранимым и впечатлительным человеком. Только ты об этом не знала. Ты не знала, каких усилий мне стоило корчить из себя преуспевающего и самодовольного бизнесмена. Я жил только одной мыслью и надеждой на то, что ты станешь моей. Я готов был в лепешку расшибиться, чтобы сделать тебя счастливой…
— Глеб, — прервала его Ольга измученным голосом, — я ненавижу тебя. Я не могу больше тебя слушать. Уходи быстрее!
Она обессиленно опустилась на диван. Ее знобило. Мама вытирала краем фартука слезы.
— Еще два слова, — пообещал Глеб. — Я не буду прятаться от милиции. Зачем? Какой смысл жить на этой планете, среди этих людей, если у меня не будет тебя? Я до последнего надеялся, что смогу завоевать твое сердце. Мне казалось, что наше счастье совсем близко, можно протянуть руку и потрогать его… Но тут появился он, этот парень. Оленька, я сразу почувствовал, как он выталкивает меня из этой жизни, как отрывает нас друг от друга, как раздавливает меня. Он сильный, высокий, у него на груди ордена, а за плечами — война. Куда мне с таким тягаться? Но ведь он отбирал мое, то, что ему не принадлежало! — Глеб зажмурил глаза, потряс головой, и на его щеки снова выплеснулись слезы. — И я понял, что мы вдвоем… что нам…
Он не договорил, слезы начали душить его. Мама запричитала:
— Глебушка, ну не убивайся же ты так! Не кори себя!
— Что толку, мама… — прошептал Глеб, бережно отстраняя от себя женщину. Ксюшка захлопала мокрыми глазами, шмыгнула носиком и погладила Глеба по рукаву.
— Мне тебя жалко… И зайка плакать будет…
— Прощайте, — прошептал Глеб. — Простите, если сможете…
Он уже повернулся, чтобы выйти в прихожую, как в дверь позвонили. Мама встрепенулась, оглядела комнату, будто выбирала, кому можно было бы поручить открыть дверь, приложила палец к губам и на цыпочках вышла в прихожую. Она с опаской приблизилась к «глазку», как к дулу пистолета, и тотчас отшатнулась от него.
— Это милиция! — прошептала она, округлив глаза.
Глеб вздрогнул и непроизвольно прижал руки к груди, словно защищался от удара. Он выглядел так, словно палач вел его на эшафот: голова безвольно опущена, плечи приподняты, в глазах — покорность судьбе и жалкий страх. Ольга вскинула голову, резким движением смахнула с лица слезы и как-то странно взглянула на Глеба. В ее взгляде можно было заметить и мстительный огонек, и легкое недоумение, словно она хотела сказать: что, уже? так быстро? вот и все?
* * *
Мама вышла из оцепенения первой, отреагировав быстро и неожиданно. Она схватила Глеба за руку и потащила его за собой в детскую комнату. Казалось, Глеб плохо понимал, что происходит, и ничего не спрашивал, не сопротивлялся. Мама второй раз метнулась в прихожую, сорвала с вешалки куртку Глеба, подняла с пола его ботинки и закинула все это в детскую. Ксюшка развеселилась, как от забавной игры, запрыгала и захлопала в ладоши. Мама мельком глянула на себя в зеркало, смахнула со лба челку и открыла дверь.
Ольга с поразительным спокойствием наблюдала за происходящим. Она не сопереживала маме, не следила с напряженным злорадством за вошедшим в квартиру милиционером и не испытывала досады от того, что в самый последний момент Глебу удалось ускользнуть от справедливого возмездия. Можно было подумать, что она смотрит вялотекущий телевизионный сериал, и смотрит только потому, что нечем заняться в скучный вечер. Глаза ее были пусты, губы расслаблены.
Милиционер был мокрым с головы до ног. Он провел под дождем не один час. Под его ногами на ламинированном паркете расползалась мутная лужица.
— Скажите, Ольга Николаевна Герасимова здесь живет? — спросил он, зачитав фамилию по бумажке.
Ольга поднялась с дивана, встала в дверях комнаты, скрестив на груди руки.
— Я Ольга Герасимова.
— Если не ошибаюсь, вы были свидетелем…
— Да.
— В таком случае я должен задать вам несколько вопросов.
Мама засуетилась и как бы нечаянно наступила Ольге на ногу. Из детской выглянула Ксюшка, посмотрела на милиционера. Тот ей подмигнул, и Ксюшка ретиво, как ящерица, исчезла у себя.
— Проходите в комнату, — любезно заворковала мама. — Ничего, ничего, не надо снимать ботинки. Нам все равно убираться.
Она кидала короткие, как молния, взгляды на дочь, и в этих взглядах была мольба. Милиционер прошел в комнату, сел на край дивана. Ольга — напротив него, в кресло. Не успел милиционер раскрыть рот, как Ольга спросила:
— Он жив?
— Пока да, — ответил милиционер и наконец снял фуражку. Оказывается, под ней скрывалась чистая, как яйцо, лысина и ребристый от множества морщин, высокий лоб. — Врачи борются за его жизнь.
— Может, чайку? — спросила его мама, но милиционер не услышал вопроса.
— Расскажите, что произошло у вашего подъезда в половине десятого?
Мама стояла на пороге комнаты, тяжело опираясь на дверную ручку, и кусала губы.
— Мы с Сергеем Рябцевым подходили к подъезду… — едва слышно произнесла Ольга, глядя на репродукцию картины Куинджи, на залитую мертвенно-бледным светом лесную тропинку.
— Ну? — устало поторопил милиционер. — А дальше что?
— И в Сергея дважды выстрелили… — с усилием произнесла Ольга и тотчас с ошеломительной ясностью поняла, что уже начала лгать и будет лгать дальше, с неосознанным упорством, без мук и угрызений совести.
