Нервно меряющую тротуар шагами Валентину Алексей остановил, как ему казалось, резонным вопросом:
— А начмед?
— Этот, давно, сам на больничном.
— Может, домой к нему?
Валентина отрицательно качнула головой:
— Этот? Федоренко? Этот удавится скорее. Вся больница молится, чтобы он на пенсию ушел уже. ВКК ему уже и группу присвоила… единогласно… — и продолжила с ядовитой ухмылкой. — А он все равно остался.
Свой вариант выхода из положения предложил Наумыч:
— Леша, а в военкомате у Вас никого нет? Может, там утрясем?
— Там?.. Там ты ничего не утрясешь. Это Афган, Наумыч. Ни один дурак не согласится. У военкома, наверняка, приказ какой-то особый.
Валентина, глядя на сидящего на корточках Александра, пробормотала еле слышно:
— Господи, как же я тебя раньше родила?.. Приказ?.. Приказ, говоришь… Приказ…
С видом сомнамбулы она повернулась к двери "Приемного покоя".
— Валя, куда ты?
— Ждите здесь… — услышал Алексей в ответ.
Уже через минуту, невнимательно отвечая на приветствия больных и коллег, она неслась по коридорам больницы.
Стенд, висящий на стене рядом с кабинетом главврача, вещал незыблемое: "Забота о здоровье советских людей — наиважнейшая задача КПСС" Л.И.Брежнев XXV съезд КПСС". Приказов по поликлинике на стенде не было ни одного. Зато красовалась бумага не менее значимая — с надписью: "График отчетности". Валентина огляделась по сторонам: "Вроде никого", — и аккуратно отодвинула стекло. По бетонному полу загремели канцелярские кнопки. Ей показалось: "Как барабанная дробь перед расстрелом, в «Оводе» великого Мащенко". Лихорадочно дрожащими руками она спрятала листок с графиком под халат и задвинула стекло на прежнее место.
"И фамилии у них совпадают: главврач Мащенко — режиссер Мащенко, — вертелось у Валентины в голове, пока она неслась к своему кабинету. — А еще Мащенко "Как закалялась сталь" снял. Отчего у еврея-главврача фамилия украинская. Роман Израилевич Мащенко. Интересно, а режиссер кто? А сам творец Павки Корчагина?.. Островский не еврей?.. Был бы Роман Израилевич на месте… Уж он то о людях думает, а не о бумажках. Он простит…"
Татьяна чуть булкой не подавилась, когда Бережная ворвалась в кабинет. Казалось, Валентина Степановна "не в себе". На ней лица не было. Бережная поколебалась мгновение и спросила:
— Таня, кровь Парфеновой не готова еще?
Сестра кивнула головой, отложила булку и взяла в руки корешки с результатами лабораторных анализов. Тут же Татьяна опомнилась:
— Так рано еще, Валентина Степановна.
— Привезли уже, я только что видела. Сходи-ка в лабораторию.
Татьяна зачем-то посмотрела на часы и с недоумением снова возразила:
— Так, суббота же, какая лаборатория?
Валентина Степановна заметно нервничала.
— Она на процедурах. Придет сейчас, сходи… Таня! — настояла Валентина металлическим голосом.
Татьяна еще сложила бумаги аккуратной стопочкой и с удивлением, смешанным с испугом и обидой удалилась.
Валентина закрыла дверь на замок, едва та успела притвориться. Через секунду она уже рассматривала размашистую подпись в уголке "Графика…" Несколько пробных росчерков на черновике не придали ей уверенности: "Де ж ты так научился — с такими завихрюшками…" Мащенко расписывался как китайский режиссер.
Она уставилась в окно. Скорее, чтобы успокоить дыхание и совладать с нервами…Детей рожали совсем близко — прямо под ее кабинетом. От "Приемного покоя" и полсотни шагов не было. Наумыч с Лешкой, похоже, пытались выровнять поврежденное крыло автомобиля. Сашка болтался между ними "как не пришей к кобыле хвост". "Может, почувствовал", — подумала Валентина. Сашка оглянулся на роддом и поднял глаза на ее окна.
Глаза Валентины заволокло непрошенной влагой: "Господи… Как же я тебя раньше родила?.." Она еще раз сверила каракули на графике и на черновике, сделала тяжелый, но решительный выдох и одним росчерком подмахнула справку…
…Завладеть этой бестией с улыбкой Клеопатры Сашка хотел уже пару лет, точно. Он бы давно «сожрал» бы ее. Только одно не позволяло ему «подкатить» к Ирке. Роднее брата и матери у него никого не было. Мама — дело понятное. Но Дан был единственным, кем он еще так дорожил. Сашка с пеленок брательниковы сопли на свой кулак наматывал. Они были единственными детьми в своих семьях. Потому и выросли вместе. Оттого, Ирка для него была более чем Табу. И сейчас эта улыбка, даже через стекло окна роддома, сверкала ярче жемчугов. "Куда той Клеопатре?" — в который раз заныло у Александра под ложечкой. Рядом с Ириной торчала в окне еще одна потенциальная мамаша.
Он тут же забыл про Наумыча с его доходягой-жигуленком, про тетку в палате интенсивной терапии неврологии и словно завороженный пошел к роддому.
— Ты-то здесь чего делаешь? — прошептал он еле слышно.
Возможно, Ирина догадалась, о чем речь. А может, чтобы похвастать, из нее всегда все секреты наружу «перли», она повернулась к окну боком, и демонстративно погладила свой живот. У Сашки "глаза на лоб полезли". Недоумевающая улыбка так и застыла на его лице:
— Ни чё себе. Это еще чего. Чей это!
Ирина, ткнула пальцем в Александра, напустила на себя важный вид и, имитируя погоны, приложила ладони к плечам. Ее соседка тут же включилась в представление: приняла строевую стойку и левой, затем, спохватившись, правой рукой отдала Ирке честь. Ирина погрозила подруге пальцем и снова засияла в окно своей фирменной, "рот до ушей", улыбкой.
Александр почернел как туча:
— Богдана? Что…о? Ах ты сука.
Через мгновение Сашка вскипел и, отбросив всякие нормы поведения, громко до неприличия выплеснул:
— Ты хоть знаешь где он!? Сука ты! Ты знаешь, где он служит, тварь?!
Теперь окаменела Ирина. Не сводя глаз с Александра она шлепнула о подоконник листком бумаги, отобрала у подруги фломастер и принялась писать. Через полминуты она прижала листок к стеклу: "Он в Союзе с ранением был. Даже ты не знаешь, братик".
Дождавшись, когда у Сашки отвиснет челюсть, Ирина снова принялась писать. Саня прочитал: "Он уже бросил меня, можешь не переживать". У Сашки все чувства в клубок свернулись. А Ирина, уже едва справляясь со слезами, снова взялась за фломастер. Ее подружка с ужасом в глазах приложила ладонь к губам. А Саня и так уже не знал, как справиться с нахлынувшими на него чувствами.
Ирина продемонстрировала последнее: "Я всех вас ПРОКЛЯНУ".
Где-то у Сашки за спиной закричала мать:
— Саня! Саня!
Не сводя глаз с окна на втором этаже дома, в котором рожали новых людей, спотыкаясь о сугробы, Александр отправился к машине.
Настроение у всех было премерзкое. Только Наумыч заметил, что парень не в себе. Захлопнув дверь и отвернувшись от матери, Саша уставился невидящими глазами в окно. Старик спросил:
