— Я сказала ему это не ради тебя, а ради него же. В жилах мальчика течет твоя кровь, и он будет месяцы, годы удивляться самому себе.
— Тем не менее он хочет моей смерти.
— Уж ты-то знаешь, что это значит, когда человек хочет чьей-то смерти, но не может ускорить ее.
— Считаю твои слова незаслуженным оскорблением. Я хотел посоветоваться с тобой насчет будущего Джорджа.
— Тебя некому слушать, Джордж. Так что нет смысла говорить.
— Пусть будет по-твоему, Агнесса. Ты всегда разговариваешь таким тоном, будто абсолютно уверена, что сам господь бог записывает каждое твое слово. Уж если на то пошло, так мы с тобой оба трусы.
— Уйди, прошу тебя.
Подбадриваемая письмами сына и дочери, Агнесса Локвуд пережила зиму и весну, но августовскую жару она уже не смогла выдержать. И несколько последних писем сына не помогли. Он писал нерегулярно и каждый раз вскользь упоминал о какой-то девушке по имени Рита да рассказывал про погоду в округе Сан-Луис-Обиспо. Фамилии Риты он не называл и писал о ней так, словно матери все уже было известно из предыдущего письма. О калифорнийской погоде он писал, что жара там никогда не спадает и была бы просто невыносимой, если бы не близость Тихого океана. «Иногда мы с Ритой улучаем минуту и ездим купаться». Агнесса Локвуд намекнула, что ей хотелось бы узнать об этой Рите подробней, но новых сведений не поступило.
— Наверно, какая-нибудь испанка, — предположила Эрнестина. — В Калифорнии много жителей испанского происхождения.
— Я бы не хотела, чтобы он женился на католичке, — сказала Агнесса.
— Да ведь это всего лишь догадки. Сам-то он ничего такого не пишет. Он же не говорит, что хочет на ней жениться.
— Не он, так она может захотеть.
— Еще бы! Надо быть дурой, чтобы не захотеть. Но тогда он предупредил бы тебя, мама.
Девушка видела, как мать боролась с духотой и зноем в эти жаркие дни конца августа. Гул электрических вентиляторов не давал ей спать, но и без циркуляции воздуха ей было трудно. Однажды поздним вечером — это было в пятницу — она вдруг уронила голову на грудь и скончалась. Эрнестина Локвуд послала брату телеграмму:
МАМА УМЕРЛА ПОХОРОНЫ ПОНЕДЕЛЬНИК ЦЕЛУЮ ЭРНЕСТИНА.
Через неделю от брата пришел ответ:
БЫЛ ОТЪЕЗДЕ ТЕЛЕГРАММУ ПОЛУЧИЛ СЕГОДНЯ ПИШИ ЦЕЛУЮ ДЖОРДЖ.
Она подробно описала ему все как было и через две недели получила от него ответ.
«20 сентября 1921 г.
Дорогая Тина!
Большое спасибо за письмо и за газетные вырезки с сообщением о смерти и похоронах мамы. Этой вести можно было ожидать, но, когда она в конце концов пришла, я обнаружил, что она застигла меня врасплох. Конечно, тебе пришлось ужасно тяжело, но мы можем утешить себя тем, что она не слишком страдала. Больше всего ее мучило то, что она не могла выходить из своей комнаты, и я искренне убежден, что она предпочла бы умереть, чем прожить так еще год.
У меня есть для тебя другая, более приятная новость. Причина, почему я так поздно получил твою телеграмму, заключается в том, что я взял несколько свободных дней, чтобы отправиться в свадебное путешествие. Да, 18 августа я женился на Рите Кольер. В письмах маме я несколько раз упоминал ее имя, так что эта новость не явилась бы для нее (и, надеюсь, для тебя) полной неожиданностью. Рита прекрасная девушка, на год моложе меня, кончила Колледж Милласа cum laude[5](в противоположность ее супругу). Потом преподавала в школе недалеко отсюда. Ее родители, м-р и м-с Дэвид Кольер, живут в Лос-Анджелесе. Отец — химик, служит в «Сан-Исидро петролеум корпорейшн». Родом он из Кливленда, штат Огайо, окончил университет Западной Резервации, где был членом клуба «Фи Бета Каппа». Мать тоже из Кливленда. Ее девичья фамилия Ван-Митер. Она училась в этом же университете Западной Резервации и тоже была членом «Фи Бета Каппа». Так что, как видишь, я попал в семью интеллигентов. Я рассказал им, за что меня выгнали из Принстона, но они, оказывается, уже запросили обо мне одного своего знакомого принстонского преподавателя, когда увидели, что у нас с Ритой дело пошло всерьез. Так что они знали о помолвке и лишь настаивали, чтобы мы не спешили с регистрацией брака, пока я не буду в состоянии содержать жену.
И вот теперь мы поженились. Мне не хотелось волновать маму, но дело в том, что я работаю не на ранчо. У мистера Кинга нефтяное дело, а ранчо, адрес которого я вам дал, — только его хобби. Первые два месяца я ездил на грузовике, возил трубы и тому подобное, а потом меня сделали кладовщиком. Жалованье мне платит «Сан-Маркое петролеум компани» — компания мистера Кинга. Жил я сначала в пансионате в Сан-Луис Обиспо, а сейчас мы сняли домик. Адрес на конверте. Мне выдали премию за внедрение новой системы учета инвентаря, которая дает возможность любому человеку сразу установить, сколько буров и другого оборудования имеется в наличии и где используется действующий инструмент. Мистер Кинг был здесь единственным человеком, знавшим, что у меня есть дополнительный источник дохода, пока я не сказал Рите и ее родителям. При следующем повышении я, вероятно, уже получу возможность работать там, где сумею по-настоящему поучиться нефтяному делу. Мистер Кольер рекомендовал мне несколько книг по специальности, и я их приобрел, но учиться трудно. Рита помогает мне в этой «домашней работе», но, признаюсь, часто я засыпаю, не прочитав и страницы. Не знаю, когда мы с тобой увидимся, если ты сама не завернешь ко мне, когда будешь в наших краях. Но Риту, я надеюсь, ты увидишь скоро. Вот несколько фотографий. Пиши, пожалуйста, и сообщи, чем ты занимаешься.
Целую, Джордж.
Прилагаю чек. Пожалуйста, закажи цветы, и пусть их положат на могилу мамы в день ее рождения, 22 октября. От кого цветы — писать не надо. Она будет знать и так».
«Конечно, будет знать», — подумала девушка.
Обычно история американского рода имеет два начала: одно, не всегда легко определимое, связывается с первым поселившимся в стране предком; другое, неоспоримое, — с первым выдающимся предком. Но многие фамильные свидетельства либо погибли при пожаре, либо оказались погребенными под землей, поэтому большая часть родословий, берущих начало до Революционной войны[6], велась в значительной степени на основе предположений. Вследствие частых пожаров уцелело лишь небольшое количество семейных библий, налоговых ведомостей и церковных записей дореволюционного периода. Опрокинутая свеча, уголек из камина становились причиной опустошительного пожара, который ничто не могло остановить. Почти все убранство жилищ и церквей было легко воспламенимо, так что от огня спасались только счастливцы, да и те оставались ни с чем. Все, что они (а также их соседи, если таковые были) успевали сделать, — это выбежать на улицу и смотреть, как горит их имущество. Ни пахарь, ни геодезист не были настолько сентиментальны, чтобы оберегать какие-то захороненные кости или могильные плиты; первый считал, что борозды должны быть прямыми, а второй — что дороги надо строить там, где их намечено строить. Если дорожный строитель и допускал какие-то отклонения, то лишь из-за каменных глыб, а не из-за останков давно умерших людей. Стены и внутренность тюрем строились из более огнестойких материалов, но тюремные записи часто бывали неточны, да к тому же и не очень интересовали потомков тех мужчин и женщин, которые отбывали заключение. Таким образом, пожары и тюремные решетки нередко прерывали связь между отдаленными предками и их любознательными, славными потомками.
