— Что будет, брат, когда я появлюсь в ложе? Дай свое заключение.
Представления Ннанджи о нравах воинов были куда более полными.
Ннанджи прищурился:
— Конечно, тебе не грозят вызовы чести. Все знают, как Шонсу управляется с металлом. Но…
— Но они могут осудить меня… — кивнул Уолли. Если его осудят, соотношение будет — тысяча против одного.
— Впрочем… с Овом все в порядке. У нас есть свидетели — Брота, Хонакура или даже Тана — воины предпочитают свидетелей воинов. Но в Аусе они не найдут их!
Тана нахмурилась:
— Они могут отыскать их, милорд. Торговцы, морские волки…
— Но не сегодня, сегодня днем они не смогут! Не отступать! Небольшой быстрый визит, а потом — скрыться. Давайте так и сделаем!
Он ободряюще улыбнулся Ннанджи, призывая его к некоторого рода браваде. Но Ннанджи побледнел и отрицательно покачал головой. Уолли никогда не видел, чтобы Ннанджи выказывал страх перед угрожавшими ему опасностями — казалось, наоборот, он наслаждался ими, кроме того, умение вести бой надежно защищало его. Определенно, он не знал, что такое страх. Но, похоже, он ужаснулся риску своего названого брата. Если даже Ннанджи считает это опасным…
Все замолчали.
Потом Катанджи сказал:
— Ннанджи? Ты говорил, что все великие сборы проводятся семью Седьмыми? Один Седьмой созвал этот сбор, три Седьмых откликнулись. Два Шестых ждут продвижения. Мне говорили, что они все еще ждут, когда Богиня пошлет им седьмого Седьмого!
Превосходно! Мир перевернулся.
— Отлично! — расхохотался Уолли. — Это меняет дело! Тогда они не смогут выбросить меня на помойку, не выслушав, разве не так? Не ешь так много мяса, подопечный, тебе придется вечером немного пофехтовать.
Но Ннанджи не изменил выражения лица.
— Брат! — воскликнул он. — Если они обвинят тебя в предательстве… или в трусости…
— Нет! — Уолли стукнул кулаком по дубовому столу. — Я устал прятаться в каюте! Пора что-то делать! Они не смогут доказать, что я предатель, ну и я смогу доказать, что не трус!
Глаза Ннанджи широко распахнулись.
— Пойдешь в ложу? — У него перехватило дыхание, потом он восторженно просиял. — Правильно!
Глава 3
Одевшись в новый нарядный ультрамариновый килт, который сшила ему Джия, Уолли повел свою армию вниз по сходням. Рукоятка его меча сверкала в лучах солнца.
За ним шел Ннанджи, Четвертый, улыбка его твердо занимала позицию от уха до уха, голова была высоко поднята в готовности хватать звезды с небес. Ннанджи, Пятый? Он с трудом заставлял себя не перегонять наставника, ему не терпелось скорее прийти в ложу. Он также был одет во все лучшее, но хвостик удерживала его обычная заколка. Серебряная заколка Арганари никогда не доставалась и даже не упоминалась — для Ннанджи это было непривычным проявлением такта.
Следом шла Тана, дерзко одетая в наряд речного народа — набедренная повязка и лифчик масляно-желтого цвета; единственной данью сухопутной манере была пара туфелек. Уолли было запротестовал, когда она появилась, вооруженная мечом, напомнив, что она тоже кандидат к продвижению. Сбор и так уже достаточно был настроен против него. Правду говоря, она могла с закрытыми глазами фехтовать на ранг третьего, способность ее запоминать сутры тоже удивляла Уолли, хотя он был уверен, что интерес этот проснулся совсем недавно и было немало сутр, о которых она понятия не имела. А потом Ннанджи посмотрел на него своими влажными глазами спаниеля. Подумав, что она может быть компанией для Джии, Уолли согласился.
За Таной шел Катанджи, с великолепным цинизмом жителя этого Мира относившийся к своему детскому положению воина, но с трудом сдерживающий возбуждение от возможности увидеть ложу и стать братом Пятого. Своей рукой в гипсовой повязке он нес два зачехленных меча, придерживая их здоровой рукой.
Замыкала шествие Джия с узлом в руках — воины не имели права ничего носить, кроме рапиры или меча — это унижало их достоинство. На ней были сандалии, тело ее было обернуто черной тканью, как положено рабыне, но ткань эта была лучшей, какую только смог достать ее хозяин.
Они вышли на продуваемую ветром, бросающим водяную пыль в глаза торговую площадь и двинулись через нее. Напутствия моряков растаяли уже вдали, когда их заметили какие-то юнцы, чья реакция была вполне предсказуемой. Появился седьмой Седьмой! Юнцы повернулись и бросились в ложу. Остальные воины, включая вербовщиков, увидев происходящее, тут же прибились к Новичкам.
Ннанджи показывал дорогу, но скоро в этом пропала необходимость, так как толпа росла вокруг них, как снеговой ком, и единственное, чего они все хотели, — идти рядом. Горожане, заметив происходящее, тоже прервали свои дела и стояли глазея. Несколько раз Уолли показалось, что он слышал возгласы узнавания и свое имя. Шонсу вернулся из небытия.
Их путь лежал к центру города, потом через узкую улочку к открытому пространству, которое из-за его неправильной формы трудно было назвать площадью. Большинство из окружающих домов были покинутыми развалинами. В дальнем углу возвышался огромный кусок стены, наклоненный под странным углом; толпа воинов устремилась к нему, прямо в арочные двери.
Снаружи были видны только белокаменная сторона куба с аркой и простой балкон над нею. Стену над дверью украшали бронзовые мечи. Окон не было. Когда Уолли со своими последователями подошел к площади, его импровизированная свита бегом кинулась внутрь, чтобы к его прибытию оказаться на месте.
Пока они пересекали двор, последние из воинов исчезли внутри. Двое гвардейцев Третьих обнажили мечи в приветствии, и одинокая фигура вышла навстречу. Он был Седьмым, но не воином. Фигурой он напоминал синюю жабу — круглая голова держалась на плечах, казалось, без посредства шеи. Уолли, обнаружив сомнительную метку на лбу — она была в виде раскрытых ртов, — подождал с приветствием.
Это оказался герольд, и он отреагировал на имя Уолли откровенным шоком.
— Лорд Шонсу! — повторил он, потом взял себя в руки. — Под каким титулом угодно представиться вашему сиятельству?
Голос его напоминал падающие камни.
— Достаточно имени, милорд герольд.
Герольд поклонился и повел их через темный туннель, выходящий во двор. Снаружи ложи стены были голыми, внутри нее было полно балконов. Уолли оказался на верху короткой лестницы, отметив, что в обычные времена это местечко было очаровательным и мирным. Но времена были не обычными, а местечко — не очаровательным и уж точно не мирным.
Двор был огромен. В каждом его углу росло по благородному столетнему дубу, теперь уже совсем безлистных. — символ силы и непреклонности. Между ними стояли каменные скамьи и бронзовые статуи, изъеденные вековой коррозией и превратившиеся в карикатуры на тех, кому они были поставлены. Возможно, этот небольшой центральный участок окажется пригодным для фехтования. Он явно больше палубы «Сапфира».
