Сообщение было написано на английском, да по-другому и не могло быть. Света бегло пробежала письмо из пяти строчек, ничего не уяснила и, сделав титаническое усилие, вчиталась и поняла — это он!.. Генка, ее первая, последняя, единственная и настоящая любовь! Он писал, что страшно счастлив и рад услышать о ней, удивился, что она по-прежнему работает на том же месте, просил скорее написать ему, что она делает, какая у нее теперь семья… Там же были и его телефоны — рабочий и домашний.
Света была на седьмом небе — как героиня какого-нибудь страстного любовного романа, встретившая своего прекрасного, единственного и неповторимого через… сколько? Да, пятнадцать лет…
В тот же день Света попросила свою подружку из бывшего своего отдела автоматики поставить ей на компьютер защиту покруче — чтобы никто не мог войти в почту без ее ведома. Димку же она начала разводить на то, чтобы он поставил ей бесплатный междугородний телефон, благо что Творожков, закончив с грехом пополам заочный институт, тоже стал малюсеньким начальничком над телефонным обеспечением их фирмы.
Возобновление их с Савицким романа совпало с наступлением настоящей, бурной весны, когда в одночасье сошел снег, обнаружив все московское безобразие и мусор. Девчонки требовали новых нарядов, и их требования приходилось выполнять, потому что росли они как на дрожжах, а у старшей уже обнаружились признаки женственности и зачатки бюста.
В другой ситуации это бы огорчило Свету: она — мать молоденькой девушки и, следовательно, уже матрона, — но не сейчас. Перенесясь на двадцать лет назад, она чувствовала себя такой молодой, даже юной, просто какой-то прозрачно звенящей!
Днем они с Савицким обменивались коротенькими записочками невинного содержания и по-английски — на этом настоял сам Генка, чтобы избежать вопросов службы безопасности своей фирмы. Вечером, когда все уходили и Света ждала приезда Евсеева, она звонила Генке по бесплатному телефону, и они подолгу болтали, рассказывая старые новости за прошедшие с их досадного расставания годы.
Генка и в Америке ухитрился пару раз жениться и развестись. Его старшая дочь, которой было уже двадцать три года, жила с ним в Майами и работала на той же фирме. На этот период, следовательно, он был в личном плане свободен и занят только собой и работой. На Светин вопрос, не собирается ли приехать в Россию, он ответил примерно так: это удовольствие не стоит денег на билет.
Свету это задело — а как же она? Разве увидеться с ней не стоит этих денег? — но спрашивать не стала, думая, что он сам дойдет до правильного понимания.
Рассказала Света о Савицком — под страшным секретом — только самым близким подружкам: Наташе из отдела кадров, Лене из отдела автоматики, другой Лене, Ципиной, которая Савицкого знавала лично, потому что была значительно старше Светы, ближе к Генке, и тоже очень давно работала на предприятии. Рассказала она об этой фантастической истории и Маше, которая слушала ее с тихим восторгом и только всплескивала руками.
Нине о Савицком она рассказывать не стала — уж Нина бы точно начала кричать на нее, что она не делом занимается, — и Лене Авессаломовой тоже. Лена сидела дома, наливаясь как яблочко на ветке, и ей было не до евсеевских переживаний — надо было тщательно вынашивать долгожданное чадо.
Месяца через четыре, уже накануне лета, Лена навестила их, одетая в джинсовый комбинезон для беременных, сказочно похорошевшая, румяная, с сияющими глазами и небольшим пузиком-арбузиком. Она принесла торт и бутылку шампанского. Девчонки в ожидании ее визита тоже кое-чего припасли, и пир получился горой.
— Значит, Скорпиончика ждем-с? — рассуждала с набитым ртом почему-то очень довольная Лениной победой над бесплодием Нина. — Странно. Я почему-то всегда видела вас мамой маленькой девочки, такой, в бантиках… Ну ладно, мальчик — это тоже неплохо… Воспитаем его философом. Да, точно! Родители вроде умные, но коль скоро ни черта руками делать не умеют, значит, философом — в самый раз…
По случаю радостного свидания ехидство пропустили мимо ушей, и все было просто замечательно. Никогда за последние годы вечно недомогавшая Света не чувствовала себя лучше, она даже смогла придумать пару пунктов для внесения в рабочий план отдела и помочь Нине с переводами.
Замечательно все было до тех пор, пока на Свету не обрушилось очередное женское несчастье. Нет, это не было ее шестой нежелательной беременностью, хотя она была бы тем более нежелательной по причине полного охлаждения к Евсееву, нет, наоборот.
Неизвестно с чего, на Свету нашло кровотечение из женских органов, за три недели превратившее ее из жизнерадостной юной девушки в бледную, едва ворочавшую языком тень. Подружки наперебой советовали ей разные средства, но кровотечение не прекращалось. Расходы на тампаксы и прокладки с крылышками грозили семейному бюджету полным крахом, и Свете пришлось в конце концов плестись в районную поликлинику.
Врачиха отругала ее за позднее обращение и, не слушая возражений, отправила в стационар, где Света поступила на исцеление к старому грузину Вардзинашвили, самому заведующему гинекологическим отделением.
«Неужели дела у меня так плохи?» — думала Света, воображая, что будет с дочками, если она умрет.
Но умереть и на этот раз не получилось. Вардзинашвили собственноручно выполнил Свете диагностическую чистку, обнаружил в ее кромсаной-перекромсаной матке два свеженьких полипа и поставил убийственный диагноз — климакс.
— Как же так? — спросила она упавшим голосом на их с Вардзинашвили последней встрече.
— Так тэбэ ж сорокх, — ответил опытный слесарь-гинеколог. — Ай, нэ расстраивайса, я тэбэ хаароший курс пропишу. Еще пять лет женщиной будэшь, гарантырую.
«Только пять лет?!! — ужаснулась Света. — А потом?!»
Этими «хаарошими» лекарствами оказались американские гормоны в пластмассовых капсулах размером с межконтинентальную ракету и дорогущие флакончики из телерекламы, где ими восторгались и двадцатилетние дурочки, и шестидесятилетние бодрые старушенции.
Выйдя на работу, Света первым делом спросила у Нины, что говорят о ее болезни на фирме.
— Вы знаете, матушка-сударыня, что я по курилкам не хожу и в силу служебной занятости сплетен фирменных не собираю. Но от Хвостиковой я знаю рабочую гипотезу.
Хвостикова была единственной на фирме Нининой подругой и, работая в экономическом отделе, сплетни знала все.
— Какую именно?
— Считается, что вы решили сэкономить на платных абортных услугах и пытались самостоятельно ликвидировать свой очередной «залет». Ну а профессионалам в свою очередь пришлось ликвидировать результаты вашей дилетантской внутриматочной деятельности.
Свете стало гадко — какие же здесь все-таки люди!.. И Нина тоже не упустила возможности потренировать свое знаменитое острословие.
— Это не так.
— Да мне-то все равно, живы — и слава богу. Что врач сказал?
Света оценила Нинино сочувствие, но говорить о своем диагнозе ей хотелось меньше всего.
