Измазанную в глине одежду пленных тоже никто не думал стирать. Да и сами они не могли это сделать из-за слабости от ран. Та же слабость не давала возможности отойти, как положено, по нужде. Это приносило Киру кроме телесных еще и нравственные мучения. Когда он смог не просто шевелиться, а уже более-менее ползать на карачках, то потребовал от охранников разрешения уползать на стоянке в кусты. Те долго спорили, коверкая слова человеческой речи, даже пригрозили снова перебить ему ноги. Но потом тот самый пожилой морщинистый дроу сказал что-то вроде того, что Золотому Вепрю угодны норовистые жертвы, а не обездвиженные калеки, и согласие было достигнуто.
Кстати, тьялец с гордостью осознал, что начал понимать некоторые слова из языка дроу. Самые простые и понятные, которые слышал от конвоиров каждый день.
Его товарищи по несчастью переносили лишения по-разному.
Каматиец Вензольо замкнулся и только стрелял глазами по сторонам, словно загнанный зверь. Хвала Триединому, хоть ныть перестал. Наверное, поджившие раны стали меньше беспокоить. Он пытался заискивать перед остроухими, улыбался в ответ на их короткие приказы, радостно кивал. Неизвестно, на какую выгоду он рассчитывал. Усиленную кормежку? Но им по-прежнему давали одинаковое количество еды каждому. Немного отваренного мяса – какая-то птица вроде рябчика или тетерева – и плошка воды на брата. Ежеутренне и ежевечерне. С голоду не умрешь, но и жирка не накопишь. А может быть, картавый студент думал, что его не станут приносить в жертву? Глупые надежды. У дроу просто отсутствовало такое чувство, как жалость к людям. Человек может пожалеть червя, расчувствоваться и не зарезать цыпленка к празднику, опустить самострел, наведенный на певчую птичку, но чтобы остроухий пожалел человека? Ерунда. Подобная выдумка не может прийти в голову даже выдумщикам, вроде составителей романов для скучающих дворянок. В общем, Вензольо в очередной раз показал себя трусом и глупцом, недостойным не то что уважения, а даже презрения. Никто же не станет презирать кошачье дерьмо, прилипшее к сапогу?
Следопыт, которому досталось сильнее прочих, не приходил в себя. Железное здоровье и целебное снадобье остроухих боролись с засевшим в кишках осколком наконечника. Кир не считал себя великим знатоком ран, но много слышал о смертоносности ранений в живот. Кость и мышцы срастутся, а вот печень или селезенка, кишки или желудок – вряд ли. Тут нужно волшебство. Но даже в те времена, когда магов в Сасандре хватало, да и способностями их Триединый не обидел, далеко не каждого раненного в живот удавалось спасти. Что уж теперь ожидать? То, что следопыт не умер до сих пор, казалось почти чудом.
Лучше других держался лейтенант дель Прано. Он единственный выжил из отряда генерала делла Робберо. Еще бы! Они, стоя на открытой позиции, попали под обстрел остроухих. Каждому из солдат досталось не одна, не две, а по полдюжины стрел. Везунчик дель Прано получил четыре. Ключица, левое плечо, левое бедро, правая щиколотка. Все четыре наконечника сломали кости. Так что лейтенант, как и Кирсьен, мог теперь только ползать, но из-за изломанных рук получалось у него хуже. И тем не менее он не терял присутствия духа. Пытался шутить над своим бедственным положением, называя себя червяком и слепым котенком, тыкающимся в поисках материнской сиськи. А каждый вечер, когда остроухие оставляли их в покое – все равно калеки даже уползти далеко не смогут, предлагал Киру все новые и новые способы побега. Разумеется, все они были невыполнимы по одной простой причине – чтобы удрать, нужно уметь хотя бы ходить, а лучше – бегать. И армейский офицер, и бывший гвардеец были этого счастья лишены.
Чем дальше на север, тем холоднее становились ночи. Покрывалась инеем одежда и драные шкуры, которыми остроухие укрывали людей. Обмерзали усы и бороды.
Ночью дроу грелись у большого костра. Разводили маленький и для пленных. Чтобы ощутить тепло от него, приходилось подползать едва ли не вплотную. И все равно к утру угли окончательно прогорали. Кир, вспоминая, как повелевал воздухом в памятной дуэли на берегу Арамеллы, попытался вызвать слабенький ветерок, чтобы раздуть угли, поддержать жар. Управление одной из стихий потребовало неимоверных усилий. Дважды молодой человек терял сознание, а очнувшись, сходил с ума от головной боли, добавившейся к терзаниям израненного тела. Один раз ему показалось, что легкий ветер, прошумев в верхушках сосен, скользнул над ними и над костерком… Но, увы, он оказался слишком слаб, чтобы хоть как-то добавить жара в тлеющие угли. Зато через две ночи порыв невиданной силы поднял столб искр, разбросал угли, сорвал драные шкуры с людей, завалил кожаный полог, натянутый остроухими под защитой темных елей.
Карлики всполошились. Забегали по поляне, грозя кулаками низкому и черному небу. Из их криков Кир понял, что они ругали некого враждебного божка под названием Грозовая Птица и просили защиты у Золотого Вепря. По крайней мере, именно так он перевел для себя часто повторяющиеся слова: Ор’ха Крет’табх.
– Вставить бы их Вепрю хороший вертел в задницу… – прошептал дель Прано. Разговаривать им запрещали. И не только между собой. Попытавшийся обратиться к охранникам-дроу Вензольо получил древком копья по зубам, после чего долго отплевывался кровью пополам с костяным крошевом. И все же пленники умудрялись тайком перекинуться парой слов. Особенно когда остроухие засыпали или отвлекались на что-либо.
– Если он и вправду золотой, то это нелегко, – грустно усмехнулся Кир. Он переживал из-за неудачи с колдовством. Ну почему так получается – когда надо, ни одна Стихия и не думает подчиняться? А если попробовать призвать Воду? Ой, лучше не надо… Что может быть хорошего в том, если с осеннего неба обрушится ливень? Или горная река выйдет из берегов. Хотя… неплохой способ покончить счеты с жизнью, если окажется, что спастись невозможно.
– Золото – мягкий металл, – проговорил Жоррес. В его голосе звучала непоколебимая уверенность. – Слабый. Против доброй стали он не устоит.
– Ты предлагаешь стальной вертел ему всунуть?
– Ага! Еще и провернуть.
Несмотря на холод, ноющие раны, истощение и слабость, вызванную попыткой покорить непослушную Стихию, Кирсьен не сдержал смешок.
– Твои бы слова да к Триединому, – сказал он, подтягивая поближе наполовину лысый кусок шкуры. Пальцам все никак не удавалось подцепить мокрый и скользкий краешек. Молодой человек попытался подвинуться и зарычал от бессилия. – Проклятая беспомощность! Тут руки с ногами не слушаются, а ты – вертел вставить…
– Ничего, главное верить! – Жоррес локтем придержал упрямую шкуру, и Кир сумел-таки за нее ухватиться. – Видишь, поодиночке – мы калеки. А вместе что-то да можем!
– Знаешь… – прошептал бывший гвардеец после недолгого молчания. – Знаешь, мне почему-то кажется: остроухие пожалеют, что нас к своему Вепрю тащат.
– Я слышал… – ответил дель Прано. – Не знаю только, можно ли этому верить… Так, слухи ходили…
– Да говори ты уже, пока эти придурки на нас не смотрят.
– В общем, ходили слухи, что когда-то давно люди уже пробирались в капище к Золотому Вепрю и выходили оттуда живыми.
