— Раньше тебе это было не по силам! Ты становишься смелее, отважнее!
Я пожал плечами.
— Так всегда. Чем больше играешь в футбол — тем лучше получается. Чем больше рисуешь, тем лучше выходит.
Мы ждали и ждали. Стало совсем темно. По деревьям и заборам пели дрозды. Минина мама включила свет. Зазвонил телефон, но звонил не папа. Минина мама дала нам по кусочку шоколада, и он таял у меня на языке долго и сладко. Минина мама много пела. Иногда — на стихи Блейка, иногда — старые народные песни. Мина подпевала высоким чистым голоском.
Скрылось солнце в сонной дали.
Горит вечерняя звезда.
Птицы в гнездах замолчали,
Я своего ищу гнезда.[7]
Я молча слушал. Мина улыбнулась.
— Скоро будешь петь вместе с нами, — сказала она.
Темнота все сгущалась.
— Я тебе кое-что покажу, — предложила Мина.
Она налила в мисочку теплой воды и поставила на стол. Потом потянулась и достала с полки комочек из кожи, косточек и меха, вроде тех, которыми был усеян пол в гараже. Мина бросила его в теплую воду. Растерла меж пальцев. Шарик расползся на клочья темной шерсти и голой кожи. Мина вынула косточки. На ее ладони лежал череп! Череп какого-то мелкого животного.
Ее мама наблюдала за нами с улыбкой.
— Опять совиная отрыжка? — сказала она.
— Да. Совы заглатывают свои жертвы целиком, — пояснила мне Мина. — Переваривают все, что могут. А что не могут — выплевывают обратно. Кожу, кости, мех. Изучая совиную отрыжку, можно понять, чем они питаются. Эта сова, как большинство других сов, питается мелкими животными, мышами или землеройками.
Ее мама отвернулась к раковине и принялась мыть посуду.
— Этот шарик я принесла из гаража, — прошептала Мина. — Их там столько!
— Скеллиг?
Она кивнула.
— Что это значит?
Она пожала плечами.
— Кто он?
Она опять пожала плечами.
Я буквально онемел.
— Фантастика! — выдохнула она.
И опять запела.
Выглянув на улицу, я увидел свет в окнах да черные кроны деревьев на фоне серо-лилового неба. Последние птицы, допев, разлетались по гнездам.
Наконец телефон зазвонил снова. На этот раз папа. Минина мама протянула мне трубку. А я боялся ее взять.
— Не дрейфь, — сказала Минина мама. — Мы с тобой.
Папа сказал, что у них все хорошо. Девочка спит. Он побеседовал с врачами. И хочет еще немного побыть с мамой.
— Все-таки как девочка? — спросил я. — Что они собираются делать?
— Оперировать. Завтра.
— Что?
Он молчал.
— Папа. Что они будут делать?
Он вздохнул. Голос его дрогнул.
— Операцию на сердце.
Потом он еще что-то говорил. Но я уже не слышал. Кажется, что он скоро приедет, что все обойдется, что мама меня целует… Я уронил трубку. И прошептал:
— Операция на сердце.
Глава 36
Мы с Миной вышли к калитке. И сели у забора, поджидая, когда из-за поворота появится папина машина.
Дверь в дом осталась открытой, и яркий сноп света падал оттуда в сад. Из мрака, неслышно скользя вдоль деревьев, возник Шепоток. И свернулся у наших ног.
— Что же это значит? — спросил я. — Выходит, Скеллиг поедает мелких животных и выплевывает остатки, точно сова?
Мина пожала плечами.
— Этого нам знать не дано.
— Кто он такой?
— И это нам неведомо. Иногда надо смириться с тем, что существует неведомое. Почему болеет твоя сестра? Почему умер мой отец? — она взяла меня за руку. — Напрасно нам кажется, что можно все постичь. Это не так. Надо просто видеть все, что видимо, а остальное — вообразить.
Потом мы заговорили о птенчиках, сидевших в гнезде у нас над головой. Попытались расслышать, как они дышат. Интересно, у дроздов и их птенцов есть воображение?
— Конечно, — уверенно сказала Мина. — Порой им страшно. Они воображают, что на дерево лезет кошка. Или сверху пикирует ворона с острым клювом. Или гадкие дети разоряют гнездо. Они боятся смерти. Но мечтать они тоже умеют. О счастливой жизни. Птенцы мечтают, что научатся летать не хуже родителей. О том, как найдут когда-нибудь свое дерево, совьют там гнездо, высидят птенцов.
Я приложил руку к сердцу. Что я почувствую, когда они разрежут ее хрупкую трудную клетку, вскроют крошечное сердце?
Пальцы у Мины были холодные и сухие. И маленькие. Я чувствовал, как бьется под тонкой кожей пульс. И как подрагивает моя собственная рука.
— Мы и сами словно птенцы, — сказала она. — Наполовину счастливые, наполовину перепуганные.
Я закрыл глаза и попытался отыскать свою счастливую половину. Но через плотно сжатые веки предательски сочились слезы.
Шепоток царапнул меня когтем по колену через джинсы. Мне отчаянно хотелось остаться одному, точно Скеллиг, на чердаке и в окружении сов, в лунном свете баюкать свое печальное сердце.
— Ты очень, очень храбрый, — сказала Мина.
Тут подъехала папина машина, ревя мотором и слепя фарами. И страх объял меня, накрыл, поглотил.
Глава 37
Бесконечная ночь. То сон, то провал. То сплю, то не сплю. То храп, то шарканье папы в соседней комнате. В небе — сплошная бездонная чернота, ни луны, ни звезд. Часы на тумбочке, похоже, заело. Стрелки еле ползут. Час ночи. Два. Три. Между ними — бесконечные минуты. Ни уханья сов, ни зова. Ни Скеллига, ни Мины. Все заело, застряло, ничто не двигалось — ни время, ни мир. Потом я, как видно, все-таки заснул и проснулся уже утром. Веки сразу защипало, и ухнуло сердце: я вспомнил.
А потом за завтраком, кроша подогретые тосты и запивая их еле теплым чаем, мы с папой поцапались.
— Ни за что! — орал я. — Не пойду! Что мне там делать, в этой школе? Сегодня — ни за что!
— Сделаешь, как сказано! Так, чтоб был о лучше маме и сестре!
— Ты просто хочешь от меня отделаться, чтобы вовсе обо мне не думать, чтобы обо мне не волноваться! Хочешь волноваться только об этом чертовом ребенке!
— Не смей так говорить!
— Чертов ребенок! Чертов! И вообще так не честно!
Папа с размаху саданул ногой по ножке стола. Опрокинулось и разлилось молоко, а банка с вареньем грохнулась на пол и разбилась.
— Видишь! — завопил папа. — Видишь, до чего ты меня довел?
