– Стрелки! – возвысил голос Хрольф. – Те, кто лучше других стреляет из лука, забирайтесь на драккары! Следите за лодками в устье шхеры и помогайте стрелами нам здесь. Копейщики! Вставайте в две линии перед кораблями! За ними те, кто славен в битве на мечах и топорах! По моему приказу копейщики пропустите вперед мечников! А до этого держите строй! Держите линию! Поднять щиты!
Строились варяги медленнее, чем сбивались в кучу, но все же им хватило времени на перебранки и толкотню, прежде чем из-за деревьев начали показываться те, кто прибыл в залив на лодках.
Их было невозможно сосчитать. Они переходили с места на место, шушукались, исчезали в зарослях и вновь появлялись, но уже в другом месте. Однако стоило оглянуться и увидеть вереницу лодок в устье шхеры, дабы уразуметь, что тех, кто прячется в кленовых рощах, в два раза больше, чем варягов, столпившихся подле своих драккаров.
Ни Волькша, ни Олькша копейному бою обучены не были, так что стояли внутри строя. Рыжий Лют поигрывал своим знатным мечом, вызывая недовольство и опасливые взгляды тех, кто волею Макоши оказался рядом. Если такой медведь заденет клинком, калекой останется и свой, и чужой.
– Что там? Что там происходит? – любопытствовал Годинович.
– Ничего, – пожимал плечами Ольгерд, почти не глядя в сторону неприятеля.
– Брешешь, – обижался на него Волькша. – ты туда даже не глядишь.
– Ано мне надо? – осклабился Рыжий Лют. – Чего пялиться? Как до ратного дела дойдет, сам все увидишь. Или, может быть, тебя, как дитятку, над народом поднять, дабы ты мамку кликнул?
Глаза Волкана сузились, желваки заиграли на скулах, но он промолчал. Браниться перед боем с единственным соплеменником и каким-никаким, но боевым наперсником Годинович не стал, а отошел к середке строя, туда, где перед рядом копейщиков стояли Хрольф, Аво, Ёрн и Густав.
– А, Кнутнёве! – приветствовали его шеппари. От утренней издевки Хрольфа не осталось и следа. Теперь его лицо выражало только сожаление за прежнюю гордыню и спесь. – Как думаешь, Варг, почему они медлят?
Непонятная варягам усмешка пробежала по лицу венеда, вспомнившего в это мгновение былину о Тапио и Хийси,[126]которую целую вечность назад рассказывала ему олоньская дева-охотница Кайа.
– Медлит тот, кто ничего не делает, – ответил Волькша словами Хийси.
– Ты о чем, Кулак?
– Это долгий рассказ. Да и не к месту, – отмахнулся Волкан.
– Нет, что ты хотел сказать? А что, по-твоему, делают эти люди, если не медлят?
– Они готовятся убить кабана, – опять криво улыбнулся венед. – Точнее, нас всех. Они ждут, когда мы на них нападем, и тогда обнаружат все свои силы. Клянусь Фреей,[127]их за деревьями не меньше десяти сотен. Да и лес они знают, как сусеки своих амбаров. Ям волчьих, небось, там понарыли, рогатин в кустах понаставили…
Волькша, наверное, еще долго рассуждал бы о том, какие ловушки и капканы могли быть приготовлены в лесу, но явление трех волхвов прервало его охотничьи измышления.
Трое людей вышли из-под сени кленов и направились к месту, где стоял Хрольф Гастинг с подручными. На них были длинные, до пят, белые рубахи грубой шерсти, накидки из шкур белых козлов и высокие остроконечные шапки с широкими полями. Пояса, увешанные болванчиками, заячьими лапками, медвежьими когтями, кабаньими клыками и прочими ворожейскими побрякушками, да посохи, вычурно оплетенные лозой, не оставляли сомнения в том, что из священной рощи вышли служители тутошних богов – ведуны, волхвы, как бы они ни назывались.
Волькша так отвык от вида вещих стариков, коих у варягов не было и в помине – каждый свей или гёт сам общался с Одином в меру своего разумения, – что даже обрадовался и поклонился им так, как в родной Ладони кланялись Ладе-Волхове. Варяги покосились на него, но потом, начиная с Хрольфа, тоже боднули лбами воздух.
Видя такой прием, вещуны просветлели лицами и тоже склонили головы.
Первые слова, произнесенные старшим волхвом, не понял никто из мореходов.
– Что он сказал? – вполголоса спросил Гастинг у тех, кто стоял подле него. Наверное, даже сам Година не смог бы растолковать ему это, поскольку знал лишь несколько слов по-франкски.
– Вы не франки? – спросил варягов тот ведун, что стоял слева от старшего. Но, похоже, только Волькша догадался о смысле его вопроса. Язык, на котором заговорил волхв, был отдаленно похож и на фалийский, и на даннский, но был «круглее» и «с присвистом».
– Он спрашивает, не франки ли мы, – истолковал Волькша слова старца.
– Ты что, понимаешь их язык? – удивился Густав.
– Так и ты поймешь, если будешь слушать, а не пыжиться, – ответил ему Годинович.
– Передай ему, – приказал Хрольф, точно они были на Ильменьском торжище, – что мы никакие не франки, а свеи и гёты, подданные государя Сигтуны.
Вообще-то шёрёверны подати никому не платили. Не иначе как последние слова сказал не Хрольф-мореход, а сын бонде Снорри.
Волькша поднял глаза на волхвов, намереваясь передать им то, что сказал сторешеппарь, но их старшина остановил его, мановением руки давая понять, что и так уразумел слова Гастинга.
– Скажите, свеоны, – спросил старший ведун на языке, который почитал за даннский, – давно ли вольные мореходы стали служить Мертвому Богу Йоксе и франкскому конунгу?
Все потуги старца выговаривать слова своего наречия на даннский лад не помогли, и его опять никто, кроме Годиновича, не понял. Да и Волькша уразумел лишь часть сказанного. Сколько ни старался венед, он никак не мог понять, о каком Мертвом Боге толкует вещун. О Кощее? О Хель? Если о них, то в слова белобородого вкралась ошибка. И навья личина Чернобога,[128]и сухоногая дочь Локки[129]были властителями обиталища мертвых, складно было бы называть их богами мертвых, но никак не Мертвыми Богами…
– Что он сказал? – дернул Густав Волькшу за рукав.
Венед как смог, так и истолковал слова старца.
– А что это за Мертвый Бог Йокса? – удивились все, чьи уши вняли Волькшиным речам.
– Я как раз собирался это спросить, – скривился Годинович.
– Ты лукавишь, чужеземец, – покачал головой волхв, услышав вопрос о Йоксе. – Галдери[130]Мертвого Бога снуют теперь повсюду. Поговаривают, что они почти уговорили Харека даннского отречься от Водана[131]и стать слугой Йокса. Они велят ему построить в Роскилле каменный дом для Мертвеца и призвать в стольный град даннов толпы франков с крестами в руках.
